В 1960-е годы «холодная война» обострилась, требуя абсолютной идеологической ясности в борьбе коммунизма и капитализма, и были моменты, когда судьба мира в буквальном смысле зависела от того, как интерпретировались неоднозначные изображения. В октябре 1962 года президенту Кеннеди доставили фотоснимки Кубы, сделанные с самого передового американского самолета-разведчика
Джон Фицджералд Кеннеди увидел на снимках «футбольное поле»; Роберт Кеннеди увидел «расчистку поля под ферму или фундамент здания». Даже заместитель директора Национального центра интерпретации фотографий – да, в Америке была такая организация, основанная в 1961 году, – признал, что президенту придется «принять на веру» то, что показывали эти снимки. Но все же нужна была определенность. Когда 22 октября Джон Кеннеди выступал с телевизионным обращением к нации, он назвал эти фотографии «безошибочным доказательством» присутствия на Кубе советского ракетного объекта; когда они были растиражированы по всему миру, публика столь же безошибочно увидела в них то же самое.
Сочетание реальной двусмысленности и непреодолимой потребности в визуальной и идеологической определенности породило так называемый «кризис изображений “холодной войны”», повлиявший на жизнь по обе стороны железного занавеса. Капиталисты и коммунисты принялись искать тайные послания во всем на свете и настаивать, что они их нашли. Словарь Вебстера в 1950 году ввел новое слово для маскировки секретных смыслов в данных, которые казались случайными и беспредметными, –
Стремление читать мысли было неотделимо от попыток их контролировать. Эта связь наиболее очевидна в исследованиях и дискуссиях о так называемом «промывании мозгов», которое потрясло американскую науку, о поведении во время Корейской войны (это были техники, увековеченные в популярной культуре в романе 1959 года «Маньчжурский кандидат», экранизированном в 1961 году). Правительство США предпринимало активные усилия, чтобы вскрыть коды «советского разума», «африканского разума», «не-европейского разума» и так далее и наполнить все эти разумы идеями, выгодными Америке. Это происходило на уровне антропологии и в более общем плане. Власти спонсировали такие программы, как программа Фулбрайта, продвигавшие идеи культурного обмена и взаимопроникновения, а также введение регионоведения (открытие отделений Латинской Америки и Юго-Восточной Азии в крупнейших университетах).
Психология рассматривалась как вещь, неразрывно связанная с национальной безопасностью, и даже за пределами таких специфических «горячих точек», как менталитет латиноамериканцев или советских людей, чернильные пятна широко использовались, чтобы проникнуть в тонкости психики иностранцев. Марокканские крестьяне Блейлеров, алорцы Дюбуа и оджибве Хэллоуэлла были только началом. Исследователь Ребекка Лемов насчитала пять тысяч статей, опубликованных в период с 1941 по 1968 год и относящихся к «Движению проекционных тестов», как она назвала это, то есть к числу исследований при помощи теста Роршаха или других проекционных методов психологии разных народов, от живущих на западе США индейцев племени черноногих до жителей атолла Ифалик в Микронезии в радиусе двух с половиной квадратных километров. Эти исследования хорошо финансировались правительством. «Фантазии эпохи холодной войны на тему творящегося внутри головы человека буйствовали», – отмечала Лемов.
В этом технократическом контексте собранная информация чаще всего превращалась в огромные и редко используемые массивы данных в архивах и университетских библиотеках. В коллекции Корнеллского университета хранится множество документов, рассказывающих о том, как в 1952 году это учебное заведение арендовало целую перуанскую деревню Викос, передало недвижимость в собственность местных жителей и контролировало переход этого общества в современность, изучая их с применением проекционных тестов на каждом этапе пути. В Каталоге публикаций первичных отчетов на темы культуры и личности содержались тысячи мини-протоколов тестов Роршаха, включая ответы одного сильно пьющего индейца народа меномини с северо-востока Висконсина, у которого возникли трудности в адаптации к современности. Карточка VI, по его словам, была «похожа на мертвую планету. Кажется, она рассказывает историю о людях, которые когда-то были великими, но потом они исчезли… как будто с ними что-то случилось. Все, что осталось, – это символ».