Тетерев мечты [сборник litres]

Феликс начал ловить недобрые взгляды коллег и зрителей. Только сидящая по левую руку Марина Норд по-доброму улыбалась. Разлив по бокалам колу, один Монахов придвинул Марине.

– Не люблю колу, но спасибо, – ответила Норд.

– Это не простая кола. Это кола волшебства, – прошептал Феликс.

Первый же глоток заставил девушку улыбнуться во весь керамический рот и погладить руку Феликса. Вторым номером выступала певица Галина Слизовская. Бардесса была в парче и страусиных перьях, что вызвало у присутствующих недовольство. Свитера геологов, рубахи из дедовских сундуков, платья, грамотно скрывающие фигуру, но никакой парчи и люрекса. Галина послала в зал воздушный поцелуй, что-то объявила, и пошла песня:

Мы с тобою сидим на скамейке,Ей, поди, уже лет шестьдесят.А в песочнице всё те же лейки,Та же пара чумазых котят…

Феликс поставил двойку, и конферансье вновь дал слово Монахову.

– Вот про что поёт эта прекрасная женщина, затмевающая своим блеском весь цыганский ампир? Про путешествие во времени? Скамейке седьмой десяток пошёл, лейкам тоже не меньше, котята уже раз десять должны умереть, но елозят по песочнице…

– Но есть же метафоричность, Феликс Генрихович.

– Есть метафоричность, есть. А есть ещё и тихий ужас.

На этих словах Галина толкнула микрофон и убежала из зала.

– А вот это мне нравится. Привнесла нотки тяжеляка в это болото, – резюмировал Монахов.

Моравский поставил тройку, а вот поэт-почвенник Степаненко удостоил Галину высшей оценки. После голосования он дыхнул на Феликса перегаром и прошептал: «Она Толику не дала просто. Это на Алтае было, в поэтическом походе. А теперь он ей не дал», – гыкнул Борис.

Моравский тяжело дышал, не успевая подливать себе минералку. Марина Норд что-то шептала на ухо Феликсу. Монахов увидел, как экран мобильного мигнул сообщением: «Ты можешь помолчать, блядь! Не комментируй! Просто ставь оценки. Моравскому уже хуёво», – писал разъярённый Семён, добавив к сообщению малиновую рожицу чёрта. «Пусть принесут ещё колы. Иначе я буду комментировать, танцуя на столе. И на Моравского мне похер», – ответил Феликс.

Вскоре Илья нараспев представил дуэт «Солака», название которого мозаично складывалось из фамилий Соломонов и Акакиев. Зал взревел. Феликс подумал, что «Солака» – это нечто вроде бардовского Pet Shop Boys, но с глубоким смыслом. На сцену взошли два сухопарых мужчины в оранжевых свитерах и брюках с множеством карманов. Синие ботинки высокой проходимости говорили о чрезмерной увлечённости «Солаки» походной романтикой.

– Мы живём в странное время, – начал тот, что пониже. – Снова тревога, снова дыхание Совка. Всё меньше свобод, всё больше тисков.

– И мы хотим представить на ваш суд свою новую песню «Вьюги и туманы перемен», – продолжил высокий.

Зал снова зааплодировал. Женщина лет шестидесяти бросила на сцену три гвоздики, воскликнув: «Люблю тебя, моя „Солака“!»

Энтузиасты ударили по струнам и с серьёзными лицами запели о гнёте свыше, о туманах над Москвой и вьюгах над Россией. Дело подошло к припеву:

Голоса у костров стали тише,Мы уже никуда не бежим,Пишем письма Борису и Грише,У которых особый режим.

А у Паши с Андреем он строгий,Чай, баланда, зарубки в душе,И усиленный он у Серёги,Что скрывался от них в шалаше.

С последним аккордом дуэт «Солака» сказал, что любит зал, а к низкой сцене стали рваться давние фанаты. Феликс вновь поставил единицу. Марина ограничилась тройкой, а все остальные члены жюри дали пять баллов.

– И снова слово вам, Феликс Генрихович, – произнёс конферансье Илья.

– Мне показалось, что песня больше подходит для конкурса «Голуби летят над нашей зоной». И слишком много наигранных страданий. Их с перебором. То ужимки, то чересчур серьёзные лица с натянутой на лбу кожей. Ну это же чистой воды самодеятельная конъюнктура. «Чай вдвоём» на протестной волне.

В зале раздались возгласы неодобрения и свист. Понимая, что обстановка раскалена, Илья объявил перерыв на 15 минут.

– Что ты творишь?! Что ты со мной делаешь?! – Перед Феликсом возник Семён Аркадьевич. – Ну бренчат себе ебанутые по струнам, так пей виски, ставь четвёрки и не выделывайся!

– Я за честный исход поединка, – ответил Феликс.

– Прошу! Прошу, блядь! Помолчи во втором отделении и не ставь им двойки и колы.

– Хорошо. Но с условием. Ты скажешь, что тебе обещал Моравский за моё участие в жюри.

– Он обещал… он обещал мне ящик хорошего армянского коньяка. Феликс, готов отдать тебе половину.

– Ах ты, сука… ты продал меня этому паяцу за ящик армянского коньяка?

– Не продал, а проспорил. Толик слышал, как ты в эфирах костеришь бардов, и так родился спор.

– Да-а-а, Сёма… Иногда мне кажется, что на спор родился и ты. Поспорил твой папа, что родит мудака, которого свет не видывал, и назло всем этот спор выиграл.