Тетрадь первая

Исконная и северная Wilde Jagd [156] сердца, которого в своей простоте не знает — и не может знать — латинская раса.

Вся мистическая, нет — мифическая! — Wilde Jagd крови по жилам.

Так — умру.

* * *

Предисловие к М'oлодцу:

Эта вещь написана вслух, не написана, а сказана, поэтому, думаю, будет неправильно (неправедно!) читать ее глазами.

Спойте вслед!

Что могла — указала ударениями, двоеточиями, тирэ (гениальное немецкое Gedankenstrich [157], та <пропуск одного слова> морщина между бровями, здесь легшая горизонталью).

Остальное предоставляю чутью и слуху читателя: абсолютному слуху абсолютного читателя.

* * *

Зная только одни августейшие беды, как любовь к нелюбящему, смерть матери, тоску по своему семилетию, — такое, зная только чистые беды: раны (не язвы!) — и всё это в прекрасном декоруме: сначала феодального дома, затем — эвксинского брега — не забыть хлыстовской Тарусы, точно нарочно данной отродясь, чтобы весь век ее во всем искать и нигде не находить — я до самого 1920 г. недоумевала: зачем героя непременно в подвал и героиню непременно с желтым билетом. Меня знобило от Достоевского. Его черноты жизни мне казались предвзятыми, отсутствие природы (сущей и на Сенной: и над Сенной в виде — неба: вездесущего!) не давало дышать. Дворники, углы, номера, яичные скорлупы, плевки — когда есть небо: для всех.

То же — toutes proportions gard'ees [158] — я ощущала от стихов 18-летнего Эренбурга, за которые (присылку которых — присылал все книжки) — его даже не благодарила, ибо в каждом стихотворении — писсуары, весь Париж — сплошной писсуар: Париж набережных, каштанов, Римского Короля, одиночества, — Париж моего шестнадцатилетия.

То же — toutes proportions encore mieux gard'ees [159] — ощущаю во всяком Союзе Поэтов, революционном или эмигрантском, где что ни стих — то нарыв, что ни четверостишие — то бочка с нечистотами: между нарывом и нужником. Эстетический подход? — ЭТИЧЕСКИЙ ОТСКОК.

* * *

У женщины — творчество всегда нарушенная норма. — А у мужчин, очевидно, обычное состояние?

* * *

Ж. Занд на Майорке, пиша свои многотомные — прекрасные — романы, учила детей, чинила и готовила.

Шопен просто сходил с ума.

* * *

Скифская страсть к бессмертью. (Мое — «отыграюсь!».)

* * *

Сон про Ахматову. (Волосы — лес — раздорожье.)

* * *

Сон про Блока. (Два шага по земле, третий — в воздух.)

* * *

Люди не требовательны, но я — требовательна. Потому так пишу (из жил).

Люди требовательны, но я — не требовательна. Потому так хожу (одеваюсь).

* * *

Я сню свои сны (волевое).

* * *

Снить, тьмить. Мра (смерть).

* * *

Мне сон не снится, я его сню.

* * *

Попытка главы десятой и последней — «Херувимская»

(Дай Бог!)

Рай проспишь

* * *

Вставай, барыня!

Рай проспишь!

* * *

Линия:

Слуга будит барыню.

Перед рассветом: голоса, голос — над барыней и над барином (спят врозь). Барыне голос: не езди, не сдавайся и — чем больше голос убеждает — тем она (обратное). («Сыном поплатишься» (Проклятьице). — Трижды.) — Над барином: Спьяну хвастал. Брось дворянскую спесь. (Слово.)

Слуга стучит к барыне:

— Вставай, барыня, —

Рай проспишь!

Сначала к барину: — Обедню проспишь. Царство проспишь. Барин: — Не поеду. Барыня: — Не поеду. Слуга — лицемерно — потакает (что дворянское слово — ветер носит!).

Линия голоса: не езди, не сдавайся, сыном ответишь, мужем ответишь. А уж коли — не гляди в левое окно, цельную обедню очи тупь. Дальше — не в моей власти. Был тебе верен. (Без местоимений, просто — голос. Не зовет никак.) А окликну — откажись: не я. (Не я, не я, — другому жена.)

Над барином: — Не неволь жену, пять деньков еще <под строкой: всего> до сроку…

* * *

Попытка «Херувимской»

(— Дай Бог!)

Рассвет

* * *

Сонных очей — мечтаньице

* * *

Рассвет, рассвет!

Что — сер? что — сед?

* * *

Что цедят? Молоко, вино — сквозь зубы.

И бражник не цедит

* * *

И цыган не кр'aдет,

И нищий не клянчит

* * *

Харчевня, кабак, кабатчик, трактирщик, сбитенщик, кравчий, пивовар, постоялец, постоялый двор, целовальник, бражник, корчмарь, шильник, жид.

* * *

Запись: — Тот кто обходится без людей — без того и люди обходятся. Так обходятся, напр., что дали Блоку умереть от голодной цинги. Окруженность в прямой зависимости от зазывания, привлечения. Что делают актеры? Выходят на улицу, сдирают с себя всё: — Вот я! И как хорош! (Бесстыдствуют.) Это делают и поэты, но действуя на более изысканное (глубокое, редкостное) чувство: слух — и душу (если есть!), зазывая к себе в духе, следов<ательно> уже менее окружены. (Есенин, зазывающий цилиндром либо онучами и Байрон — ручными леопардами — уже актеры: актеришки.)

Но и здесь: желание или нежелание привлечь — всё. Даже при соизмеримом даровании, возьмите окруженность Белого и отчужденность Блока.

— «Тебя рвут на части? Ты этого хочешь».

         …und suchen sch"one Bilder

Und sind ihr ganzes Leben so allein…[160]

* * *

Иуда разрываемый на части зрителями — вот божественность актера.

Орфей разрываемый на части менадами — вот божественность поэта.

Ибо — один против всех.

Всякое иное разрывание на части — бесчестье.

* * *