Тетрадь с гоблинами

Что еще за “чувственные техники”? И как прикажете показывать это на пальцах? Я стал изображать магические пассы.

– Фокусник? – спросил папа. Я покачал головой. – Продолжай!

– Да я не знаю как!

– Подумай! У нас еще сорок секунд.

Я схватил себя за шею, но этот путь повел совсем не туда.

А потом я увлекся, представив себя древнеорвандским жрецом, простер руки над головой, и так вжился в роль, что неслабо вдохновился. Наверное, круто быть Ригори. Порыв ветра распахнул форточку и опять ее захлопнул.

– Вроде, спокойную погоду обещали, – сказала мама.

Время истекло. Раунд мы с папой проиграли, и мама с Мелким вышли по очкам вперед.

– Что за слово-то было? – спросил папа.

– Ригори.

– Я не знаю, что это.

– Кто бы сомневался, – сказала мама. Мелкий начал хохотать, и мы не могли успокоить его еще минут пять.

* * *

Я посмотрел в окно. Бьенфорд обволокла ночь, украшенная огоньками окон и фонарей. Я пожелал спокойной ночи Шару и лег в кровать.

Спросил у Грохида, кто такие Ригори. Он ответил жестковато:

Ригори – нарушители благополучия. Огонь. Пламя. Необузданность. Разрушение. Рабы Шара.

Ладно, мы этот вопрос еще изучим.

Под одеялком оказалось не просто тепло, а волшебно. Выключить ночник я решился не сразу, но, положив под подушку Тетрадь, почему-то успокоился и закрыл глаза.

Обычно мы не помним момент засыпания. Но этой ночью я уловил его абсолютно отчетливо. Моя комната будто целиком прошмыгнула в гигантский портал.

… А проснувшись, я обнаружил, что стою посреди двора в лунном свете. На мне майка и трусы. Рядом недостроенная папина горка и метрах в ста от меня – подъезд. Ёжась от прохладного воздуха, поглаживаю предплечья.

Так. Ясно-понятно. Ражд никуда не делся. И мне следовало бояться уснуть. Лунный свет очень кстати сотворил яркую дорожку, по которой я, пытаясь не становиться голыми ступнями на острые камни, подошел к дому.

Я посмотрел в окно своей комнаты: открыто. Неужели я спрыгнул?.. Спрыгнул – и остался жив? Но как я не повредил чего-нибудь? Например, себя? Конечности всевозможные. Главное, чтобы меня никто не увидел. А то какая-нибудь баба Маня точно будет рассказывать родителям, что их сын-наркоман шастает ночами.

Включив режим “стелс[24]” хайлевела, я тихо-тихо вернулся домой. На столе дребезжал телефон. Звонил Рома.

– Канон, я хожу во сне.

– Добро пожаловать в мой клуб.

– Что? Ты тоже?

– Угу.

– Слушай, я проснулся возле двери соседа… и… и…

– Что – “и”? Договаривай.

– С ножом в руке.

Глава 12. Институт гуманитарных наук

Какая красивая территория кампуса! Покруче, чем на брошюрах. Приплюснутая башня напоминала лабораторию алхимика, в доме с куполом наверняка обучали астрономии. Вместе они составляли единую структуру средневекового городка. А что? Я был бы и не прочь остаться здесь.

Я так засмотрелся на здания университета, что наступил на учебник белобрысой студентки. Она штудировала конспекты, лежа на траве.

– Ой, извиняюсь, – я убрал ногу с книги. Думал, она скажет: “Смотри, куда идешь, увалень!”, но студентка процитировала какие-то стихи и добавила:

– Первокурсник?

– Пока нет.

– А-а-а… Абитуриент. – Она улыбнулась. – Не завидую.

– Почему?

– Ну смотри. Я вот вторую ночь не сплю. Готовлюсь к экзамену по культурологии. А завтра буду готовиться к нейролингвистике. Ты-то небось выспался, да?

Ага, как же, подумал я.

– Выспался. А чем вы потом будете заниматься? После университета?

– Работать в “Макдональдсе”, – засмеялась студентка.

– В смысле?

– Шучу, конечно, но на самом деле не знаю. Образование тут специфическое. Кто-то устраивается в галерею экскурсоводом, но по большей части… Ой, ладно. Не буду тебе на мозги капать. Универ чудесный. Ты документы подавать?

– Да нет, я к преподавателю.

– К какому?

– К профессору Филиппу.

– Ой…

Студентка медленно встала и, как мне показалось, отшатнулась.

– Слушай… О. Ладно. Все хорошо, да?

– В смысле? Ну да.

Она аккуратно сложила книжки в тряпичную сумку.

– Прости, если что, – сказала она. – Мне пора. Увидимся!

Я пожал плечами и вошел в здание.

* * *

– Гибель Орвандии? – спросил профессор.

– Да. Расскажете?

Мы шагали по пустому коридору истфака; стук каблуков профессора разносился гулким эхом. Две минуты назад начались пары. Лицо профессора не выражало эмоций, и это настораживало: он напоминал робота, в которого напихали терабайты информации, но забыли его хоть как-то очеловечить.

Когда я нашел профессора на кафедре Народного творчества, он разглядывал ретро-фотографии Шара, разложенные на столе. Услышав имя Валентина Павловича, тут же согласился помочь.

– Известного мифа на этот счет нет, – сказал профессор.

– Валентин Павлович так же сказал.

Филипп приподнял руку, глядя перед собой.