Тетрада Величко

Откровенно говоря, Кузьма даже отдаленно не представлял, где нашел силы? На какой долбанной воле поднялся и стал вровень с Карецким. Лицом к лицу. Так, чтобы глаза в глаза смотреть. Чем явно удивил его.

— Я за Кристину тебя сейчас порву. Твое гре***ное горло перегрызу просто зубами, ясно, умник? — тихо проговорил Кузьма.

Но и он знал, и Карецкий понял, что шутками здесь не пахнет. Подохнет, возможно. А сделает все, чтоб защитить ее.

— Вали отсюда, если что-то не нравится. А мою семью не трогай. Я не посмотрю, что она тебя другом считает. Не лезь в наши отношения. Нечего меня учить, как я должен любить свою женщину! — видя, что Карецкий хоть и сдал назад, а все равно, стоит на своей позиции, так же тихо, но веско добавил Кузьма. — Думаешь, я не в курсе, с какой радости ты около нее пятый год кружишь? Типа друг и товарищ… Как же, — скривился.

Еха**й бабай! Даже бок сейчас не так пекло, когда на этом дебиле сосредоточился. И мысли о Клоуне с его подставой на задний план отошли.

— Ты ее любишь? — прошипел Руслан в ответ. — А какого хр**а тогда так подставил? Почему не дал ей «скорую» вызвать? Зачем на нее такое свалил?

— Потому что нельзя никакой «скорой». Чтоб никто знал — нельзя. Разве вы ментам не должны о таком сообщать? Сам не знаешь? Или не подумал, петушась перед ней? — рыкнул Кузьма в ответ, начиная заводиться.

Его аж мутило от боли и злости на этого мужика, на его наезды и явные «забросы» в сторону его, Кузьмы, мавки. Но он показывать эту слабость не собирался. Обойдется.

— А ты подумал, дебил?! — заорал Карецкий.

Ругнулся. Затянулся сигаретой до фильтра.

— Ты подумал, — уже тише добавил он. — Что с ней было бы, если бы у тебя кровотечение внутреннее открылось? У нее ни знаний, ни опыта нет, чтобы помочь тогда. Она пятый курс заканчивает, а не сельским врачом всю жизнь проработала, чтобы все уметь, твою м***! Что с ней было бы, если бы ты подох тут, подумал? Если бы ее здесь с твоим телом нашли? Кто виноват в этом по закону был бы, знаешь? ОНА! — Карецкий опять рявкнул. Зло вдавил сигарету в пепельницу. — Потому что превысила свою квалификацию! Потому что не имела права, не обратилась за помощью… И посадили бы ее, сто процентов.

— Ее бы с этим не оставили. Если бы я умер…

Кузьма зажмурился от боли — вся брюшная стенка, казалось, горела. Но стиснул зубы. Карецкий сказал, что ему пока обезболивающее нельзя, иначе они могут пропустить осложнение. Он просить не собирался.

— Моего бы тела менты не нашли. Вадик проследил бы за всем, — сквозь зубы процедил он.

Не то чтобы с радостью говорил об этом. Но продумал все варианты, пока Вадим его вез домой.

Руслан пялился на него пару мгновений, а потом так же тихо выматерился.

— Хрен редьки не слаще! А что с ней самой было бы, подохни ты на ее руках, подумал, обрубок идиота?! Да она бы в жизни не смогла больше медициной заниматься! Не говоря уже обо всем остальном! Ее морально размозжило бы просто! Она и сейчас — будто катком раздавлена! Боится до жути, что не все для тебя сделала! Не видишь, что Кристина сама не своя?! Неужели ты не видишь ее состояния, раз так сильно любишь?! — с откровенной злобой глянул Карецкий на него.

Кузьма видел. Все видел. И когда Кристина в ступор впала — видел. И понимал, что давит на нее. Возможно, слишком сильно, понимая, что имеет для этого все рычаги. Но и у него выбора сейчас не было. Вообще. Никак не мог он засветиться нигде. Не тогда, когда еще не разобрался, что к чему.

Потому, наверное, сейчас он лишь крепче сжал зубы и с трудом дотянулся до своих сигарет, лежащих на ручке дивана. Прикурил, затянувшись так же глубоко, как этот гребанный Карецкий, который пока помалкивал. Видимо, выплеснул все, что хотел. Выдохнул. Но и табак не перебил противный привкус, который во рту ощущал от всей этой паршивой ситуации.

— Я понятия не имею, кто ты и чем занимаешься, — опять заговорил Карецкий. — Хватает ума догадаться, что не особо законным. Только ты глаза открой! Ты же ее подставляешь по всем фронтам! За собой тянешь туда, где Кристине вообще быть не надо.

Кузьма медленно опустился на диван, понимая, что ноги подводят. Позорно падать казалось тупым. Но е-мое, как же это было больно!

Но еще паршивей становилось потому, что Кузьма был достаточно честен даже с собой, чтобы признать — этот долбанный Карецкий не столь уж во многом ошибался. А он заигрался. И теперь не уйти. Не отпустят его. Теперь Кузьме и свои долги возвращать, и Клоуна…