Тетрада Величко

— Пациенты в моих заскоках и боли не виноваты. И страдать из-за меня не должны. Как и коллеги, — забрав у него телефон, покачала мавка головой. — Я очень хорошо умею переключаться на работу. Научилась за эти годы.

Ее улыбка ему горло забивала камнями. Не продохнуть. Столько боли и горечи было в этом простом движении губ. А ему нечего сказать. Ничего не ответить. Права на оправдание не имеет. Сам то у себя же и забрал, понимая, на что идет.

Но все ж одну не отпустил. Не в состоянии был Кристину в таком состоянии из поля своего зрения выпустить. Да и просто… Просто… Ничего простого, е***ый бабай! Все сложно до хрипа и разрыва легких.

Сейчас она спала на его коленях, а Кузьма не мог пальцы свои от кожи Кристины оторвать, от ее волос, от плеч. Столько лет сам себе руки связывал, не позволял пересечь черту, которую установил сам же, понимая, что не имеет права любимую такому риску подвергать. Так долго изнутри себя ломал, находясь всегда рядом, на расстоянии вытянутой руки, но «чтоб пальцы немного не дотягивались…» Лишь бы успеть подхватить и собой прикрыть, если надо будет, но ее не мучить, мелькая в поле зрения. Даже тогда, когда Кристина не хотела его видеть. Самого себя слепым делал, закрывая глаза и не позволяя разуму анализировать, с кем она и кто возле женщины, за которую он себе горло разодрать готов, только бы спрятать, уберечь от любой угрозы. Все отодвигал в сторону, чтобы быть хоть как-то рядом…

Кристина заворочалась, натягивая пряди, которые он накрутил на свои ладони. Нахмурилась. И вдруг ее лицо поменялось так, словно мавка испытывала мучительную, разрушающую боль. Сжалась всем телом, задевая шрам на его бедре, но Кузьма просто забил на простреливающую боль. Давно научился, втягивая воздух через зубы мелкими порциями, отрешаться от болевых раздражителей. Моментально понял, что с ней. Прижал к себе, притиснул голову Кристины к своему телу так, что она лицом ему в живот уткнулась, ее плечи сжал.

Кузьма наклонился, согнулся в три погибели, отослав в тот самый ад тянущую боль в шраме на брюшной стенке. Хорошо все-таки, что Карецкому когда-то пальцы не переломал. А остальное перетерпится. Телесная боль проходит…

— Спи, мавка. Просто спи. Я рядом. Спасла ты меня. Все время спасаешь, — едва слышно прошептал на ухо, буквально заглатывая в себя аромат ее волос. — Тихо, все…

Наверное, ей сложно было еще поверить. Все равно глаза открыла. Посмотрела на него «плавающим» взглядом без фокуса. Закусила губу и таки всхлипнула, вцепившись пальцами в ткань свитера, который он натянул, собираясь с ней. Еще больше сама вжалась в его живот лицом, вдохнула так же глубоко, как он ее запахом дышал. Будто поперхнулась вздохом. Но Кузьма-то знал — слезы душила. Ухватил ее, поднял на себя больше, прижал к груди голову Кристины.

Сколько ей еще так просыпаться? Сколько видеть тот ужас, который он любимой никогда, и в самом греб*нном кошмаре оставлять не собирался?

Кристина выдохнула и будто бы притихла. Снова отключилась, засыпая. Только он ощущал, как сильно ее пальцы сжимают его плечи. И видел, как крепко она стиснула в кулак правую руку, где на безымянном пальце так и осталось кольцо. Не захотела снимать. А он даже не заводил о подобном разговор. Сколько ночей он смотрел на это кольцо, оставленное в коробке, думая о том, как все могло сложиться в тот день, не полезь к нему Клоун с тупым наездом и претензиями? Кузьме казалось, что тысячи…

А эта ночь — тихая. Редкая. Сладкая от того, что она в его руках. За все эти годы — ни одной такой не было. Всегда с кровавой солью вины и пепельной горечью в горле от понимания отсутствия иного пути.

Разве что несколько ночей, когда Кристина однажды заболела. Так тяжело, что ее Карецкий, тогда еще даже не зав. хирургией, в отделение положил, не разрешив оставаться дома. Она еще даже с тем «ничтожеством» не встречалась. А ему не позвонила. Не написала. Ничего не знал, пока мать вечером не набрала.

До сих пор помнил, какой ужас испытывал, несясь в эту проклятую больницу! И в голову не приходило, насколько ей тяжело должно было быть, чтобы Руслан домой не отпустил или сама Кристина не устроила демарш.

Она его не прогоняла. Действительно, настолько паршиво себя ощущала, что вцепилась в Кузьму сразу, как только он в палату зашел. Все время под капельницей. И он рядом. Почти тайком. Хотя Карецкий знал, но тоже ни слова не сказал, еще и следил, чтобы никто по ночам даже не рыпался к ним.