The Fallout (ЛП)

Гермиона застряла между двух миров. Она тоже никогда не верила в войну, но уяснила: иногда просто нет другого выхода. При мысли о протестующих людях она разрывается между пониманием и гневом. Она не хочет никакой войны, но выбора нет ни у кого. Вот же они: сражаются за свои жизни, пока люди злятся, что это всё тянется так долго. Можно подумать, будь у них такая возможность, они бы не закончили это по щелчку пальцев ещё годы назад. Что же получается: жизни её друзей, принесённые в жертву на этой войне, не что иное, как трагическая ошибка из-за неспособности договориться с величайшим Тёмным Волшебником? Речь никогда не шла о выборе или мнимой жертве. Всё дело в ценности жизни, правах человека и мире, который может быть настолько прекрасен, насколько он сам того пожелает.

Они никогда не поймут. Никогда не поймут, что было увидено, сделано или прочувствовано в водовороте войны. Как ты, раненый, стоишь и трясёшься от страха в эпицентре сражения, как крики воспламеняют твою кровь, и единственный способ выжить — выполнение жестоких «должен», даже если кажется, что ты на такое не способен. Они не представляют, что такое жизнь в условиях войны, не имеют понятия о последствиях, приводящих к смерти. Но Гермиона знает: они пытаются это постичь и именно поэтому хотят положить войне конец.

Она понимает желание вернуть свою семью или взглянуть в глаза чудовищу, забравшему жизни близких, и изгнать его навсегда. Она понимает отчаянное желание избежать большего количества смертей и избавиться от страха. Понимает стремление мечтающих, чтобы мир умылся и возродился. С момента Кладбищенской битвы, захваченная всеми теми противоречивыми эмоциями, Гермиона чувствует стремительную пульсацию своего существования. Стараясь внушить себе мысль о том, что война может затянуться ещё на четыре года, каждый раз, проснувшись, она спрашивает себя: это сегодня? Это случится сегодня? Надежда отвратительна, Гермиона безумно её ненавидит, в то время как только она помогает ей цепляться за жизнь. И она не может винить других за эти попытки, пусть и знает, что они ни к чему не приведут.

День: 1532; Время: 5

За прошедшие пять дней она спала не больше двух часов подряд. Просто удивительно: будучи измождённым, ты можешь заснуть где угодно. Несмотря на постоянную настороженность, Гермиона забывает обо всём, едва лишь наступает её очередь отдыхать. Может быть, дело в степени усталости, её веры в Тонкс или в том, что с момента их появления здесь ничего так и не произошло.

Она приваливается к дереву, кора царапает спину. Бёдра утопают в грязи, ботинки взбивают жижу, словно одеяло. Прислонившись затылком к стволу, она пару секунд наблюдает, как Тонкс оглядывается по сторонам, и погружается в тёмный сон без сновидений.

День: 1532; Время: 10

Колени Тонкс впиваются в бёдра Гермионы, а пальцы прижимают её руки к земле с такой силой, какую сложно заподозрить в этой девушке. Гермиону поначалу била дрожь, как и сотни раз до этого за последние несколько дней, но потом её начало бесконтрольно трясти. Она свалилась на землю, удивившись происходящему так же, как и в первый раз.

При виде отчаянного выражения, исказившего черты Тонкс, она закрывает глаза, пытаясь утихомирить эту незнакомую часть своей сущности, и чувствует влагу в уголках глаз.

— Кру… Кру…

— Почему ты мне не сказала? — рявкает Тонкс, прижимаясь лбом ко лбу Гермионы и кладя голову подруги на землю. В шею больно впивается камень.

— Я… Я… Надеюсь…

— Ш-ш… Ш-ш… Всё хорошо, Гермиона. Успокойся. Тогда это пройдёт быстрее.

Слёзы застилают глаза, и пусть ресницы намокают, в этот раз капли не стекают по её щекам.

День: 1532; Время: 16

— Мне по-прежнему не верится, что они не сказали нам, что мы вообще тут делаем, — Гермиона хмурится, глядя то на сумку на коленях, то на свою грязную руку, и хватает яблоко.

Тонкс вытаскивает ещё несколько крекеров, закрывает молнию и так же тоскливо, как и Гермиона, смотрит на тающие припасы.

— Ты же знаешь: чем меньше людей осведомлено, тем лучше.

— Да, но когда дело доходит до операций, обычно я не настолько плохо информирована.

— Обычно, — Тонкс замолкает и делает глоток из фляги, наполнившейся за ночь дождевой водой, — чем важнее происходящее, тем меньше подробностей мы знаем. Единственное, что нам надо было знать, это то, что нам сообщили. Как и в случае с любой операцией. Они никогда не сообщают деталей больше, чем требуется. Мы следим, чтобы не случилось ничего странного или не появился чужак, если монета нагревается — снимаем барьеры. Вот и всё.

— Ну, по крайней мере, я в курсе, защищаем мы или нападаем.

Тонкс улыбается, поднимается на ноги и протягивает Гермионе руку. Той помощь не нужна, но она всё равно её принимает.

— Да какая разница. Просто уничтожим какую-нибудь очередную дрянь.

— Мне кажется, мы так себя уничтожим, — Гермиона почти не сомневается, что не сможет до конца промыть свои волосы. На разные части её тела налипла как минимум дюжина слоёв грязи. Прошедший ночью ливень хорошенько их сполоснул, но они с Тонкс по-прежнему чумазые, а пару часов спустя всё вернётся на круги своя.