The Мечты. О любви

— Не надо. Вот это уже точно лишнее. Тем более, столько времени прошло. Я тебя тогда не понимала, а потом поняла. В теории ты был даже прав.

— А я на практике знаю, что во все это вмешалась моя мать, — резко сказал Богдан и посмотрел ей прямо в глаза. — Ведь так?

— С чего ты взял? — пробормотала она от неожиданности.

— Так это правда?

Ну и что ей было отвечать ему? Как вообще отвечать на такие вопросы? Этому Юльку точно ни в университете, ни на каких курсах не учили. Она только знала, что во всем надо быть последовательной, потому ей оставалось лишь подтвердить.

— Правда. Но лишь отчасти, потому что все решения я принимала сама. Понимаешь, она ведь тоже была права во всем. У вас у каждого — были причины, по которым вы… пытались просветлить мои мозги, — усмехнулась Юля. — Ты — про Женю. Твоя мама — про тебя.

— И что это такое было, что оказалось важнее меня… нас!

Довольно долго она молчала. Пыталась переварить неожиданное открытие: Богдану, за каким-то чертом, и сейчас… важно. И это тем более странно, что ей и в голову не приходило, что важность подобных вещей может быть актуальна и через столько лет. Тем более, для него. Это настолько не вязалось с Богданом Моджеевским, которого она помнила, что понадобилась пауза, чтобы осознать.

Впрочем, до конца — все равно не удалось. Слишком сильны были эмоции, звучавшие в его голосе. Слишком не по случаю — напряжено лицо. Странно. Почти шокирующе.

Она сглотнула, пытаясь вернуть себе безмятежность. И озвучила совсем не то, что думала:

— Бодь, только не говори мне, что ты собрался меня в чем-то обвинять, а!

— Обвинять? — опешил он. Брови его сердито сошлись на переносице. Богдан сделал глубокий вдох, выплеснул в песок шампанское и сдержанно проговорил: — Я надеялся, ты повзрослела.

— Ну вот, продолжай в том же духе, и мы вернемся к тому, с чего начали. Но ты же не поссориться хочешь, а поговорить, — миролюбиво махнула ему Юлька, надеясь только, что ее нервозность не заметна.

— Неважно, чего я хочу, — усмехнулся он и поднялся с шезлонга. — Пошли смотреть фейерверк. Не будем расстраивать Елизавету Романовну.

— Я позвонила тебе в сентябре, когда Роман бросил Женю. Когда я об этом узнала — я в тот же вечер позвонила тебе, потому что мне больше некому было звонить.

— Что-то я не помню, чтобы ты мне звонила, — устало проговорил Богдан. — Это я тебе телефон обрывал несколько месяцев.

— А я, зараза такая, тебе один раз, — прозвучало то ли вызовом, то ли напускной бравадой. — И с классическим Юлькиным везением попала на твою маму. Ты был в ду́ше… ну она так сказала, когда вызов приняла, и я говорила с ней. Собиралась с тобой о Романе, а вышло, что с ней о нас. Она знала, что мы встречались и кто я. Понимаешь… Нина Петровна тогда мне все объяснила с той точки зрения, которую я успешно игнорировала, когда все-таки надеялась, что однажды мы помиримся. Я ведь и сама понимала, что отношения Жени и Ромы нас разделяют… но даже и потом, когда они разошлись… твоей матери никак не могло понравиться то, что у нас с тобой… Это даже не капризы какие-то, не вредность. Но мы в принципе не смогли бы нормально сосуществовать, если все называть своими именами. Я боялась назвать, а она нет. Ей это было бы слишком больно, что сначала Роман, потом ты… что вы с нами. Что я — именно Женина сестра. Она сказала, что на пороге дома ляжет, чтобы не пустить тебя ко мне. Чтобы ты не переступил… Что ты не сможешь и не имеешь права переступить. И поставить тебя перед таким выбором — это жестокость, которую ничем нельзя оправдать.

Он снова помолчал, и одновременно с тем, как осознавал услышанное, в нем нарастал гнев. На всех них — на мать, на Юльку, на себя. Сдерживая желание и самому взорваться фейерверком, Богдан глухо спросил:

— Какого черта ты не сказала об этом мне?

— Как ты себе такое представляешь? — удивилась она, по-прежнему безмятежная внешне, но он будто бы чувствовал исходящую от нее вибрацию. — И потом… я понимала ее реакцию. Я и сейчас ее понимаю. Ты вспомни себя, когда узнал про Женю и своего отца, а ей… ей каково было? Мало того, что у нее мужа увели, так еще и сын… связался с девчонкой из семьи «разлучницы». Это ведь действительно для нее страшно, Богдан. И унизительно. А она — твоя мама.

— Вот именно. Она — моя мама. И ей надо было говорить со мной, а не с тобой. Ты не понимаешь?