The Мечты. О любви

Юлины пальцы пробежали вниз, перемещаясь к плечам и рукам, и она вновь поразилась тому, какой он теперь. Прежняя юношеская худоба никуда не делась, но развитость его мускулатуры производила на нее странное впечатление. Ей хотелось чувствовать его. Полностью. Без одежды. И видеть тоже. И теперь она устремилась к пуговицам его рубашки, торопливо освобождая их из петель, подрагивая, путаясь, иногда не попадая, но все-таки прорываясь к телу.

Он отпрянул на миг, затуманенным взглядом взглянув на тонкие пальцы, метавшиеся по его одежде, и снова прильнул губами к ее коже. Теперь целовал Юлину шею, откидывая ее голову назад, кончиком языка обводил контур ключиц, спускаясь к вырезу платья, будившему в его голове яркие фантазии весь вечер. И теперь он, словно в отместку, дразнил сам и блуждал поцелуями вдоль ткани. Сколько это могло длиться? Да черт его знает. Юля отпустила время, как отпустила себя, лишь парой шагов от порога ранее. От ощущений едва ли не сходила с ума. Такой остроты эмоций она не знала. И не подозревала о том, что это возможно. Но это тоже она поймет лишь потом.

В конце концов, покончив с пуговицами, она провела ладонями по его торсу, испытывая странное, неведомое ей прежде наслаждение от касаний, но и этого ей было мало. Самым бесстыжим образом она закинула ногу ему на талию, отчего край ее узкого платья задрался едва ли не до белья.

Шуршание ткани и шумное дыхание обоих — было единственным, что нарушало тишину, отделившую их от реального времени и пространства. В небольшом гостиничном номере, когда его руки скидывали, наконец, с тонкого женского тела больше не нужную одежду, не нашлось места ни прошлому, ни будущему.

У него было достаточно женщин, чтобы понимать, что делать. Но Юлька случилась впервые. Впервые он познавал ее так близко, так открыто. И боясь пропустить малейшее ощущение, он впитывал в себя каждую подробность.

Гладкость кожи внутренней стороны бедра. Маленькие, расходящиеся в стороны груди. Бархатистое родимое пятнышко чуть ниже талии. Темный твердый сосок, который он терзал губами. И горячее влажное естество, в которое Богдан медленно проник пальцами, нащупывая заветные точки, отчего она дрожала все сильнее и вскрикивала, то закрываясь, то, будто бы опомнившись, снова раскрываясь ему навстречу, пока наконец не потеряла голову настолько, что стала насаживаться на него сама, и уже он чувствовал, как напрягаются ее мышцы там, внутри, отвечая на его движения.

Она не звала его по имени, она совсем ничего не произносила в своем блаженном полузабытьи. Ей было очень горячо там, где кожа к коже. И было прохладно там, где повлажневшей спины и ягодиц касалась стена. Ее голос звучал только негромкими стонами, теперь заполнявшими и время, и пространство. А когда она хватала ртом воздух, он отчетливо ощущал — Юля, его Юля на пределе.

Богдан и не нуждался в словах. Ее лицо, отражавшее каждую эмоцию, знакомое и незнакомое одновременно, было близко от его. Не об этом ли он мечтал — знать, видеть, чувствовать, что она его. Вся его. До самой глубины, куда он теперь ритмично врезался, поддерживая ее за ягодицы. И терял контроль от зашкаливающего возбуждения, ускорял движения ей навстречу, доводя до исступления их обоих. До тех пор, пока мир, тот самый, который она еще совсем недавно боялась не удержать в руках, не стал таким огромным, что уже не она его, а он подхватывал ее, расцвечивая все вокруг перед ее взором ослепляющими пестрыми вспышками, каждая из которых подобна была рождению вселенной. Юля вжалась в Богдана, обхватывая его руками так крепко, что он слышал, как отчаянно пульсирует у нее под кожей. И чувствовал сокращение ее мышц в той точке, где они соединялись.

Следом за ней дернулся в последний раз и он. Замер, придерживая Юльку одной рукой. Второй он уперся в стену, чтобы сохранить равновесие, и что-то хрипло бормотал ей в ухо. Впрочем, слова по-прежнему не имели никакого значения. Куда как важнее это мгновение. Чувствовать ее ладони на себе, чувствовать себя — в ней, чувствовать, наконец, собственное сердце. Да и она — едва ли хоть что-то различала в его шепоте. Сама — молчала, чутко внимая испытанному. Новому, пугающе сильному, почти болезненно отчаянному. И сходила с ума от ощущения его тела на своем. От ощущения его — в себе. Даже сейчас, когда первая волна схлынула. И все ей было мало.