Тяжелые звезды

Впрочем, подобострастные позы больше характеризуют не тех, перед кем гнутся спины, а тех, кто готов их согнуть при первой возможности. Так что никаких поспешных выводов в отношении самой Татьяны Борисовны Дьяченко (а это была она) я делать не стал, а наше с ней последующее знакомство, правда, совсем недолгое, за рамки службы не выходило.

Понятно, что никто не рассматривал Татьяну Борисовну в качестве самостоятельной политической фигуры, хотя ее собственная должность — ранг ближайшего помощника президента — позволяла ей участвовать в подобных совещаниях более чем на равных.

Мне показалось, что именно на этом совещании я мог обсудить вопрос, который был куда масштабнее сиюминутных кадровых перестановок, совершавшихся в личных интересах. Я сказал: «Мне вообще непонятна ваша дискуссия. Разве страшен для страны Коржаков? Так ли уж плох Трофимов? Давайте попробуем оценить опасности, которые таит в себе возвышение Лебедя. Президент болен. Александр Иванович не скрывает своих президентских амбиций. Не кажется ли вам, что его приход к власти, если он произойдет в этой неразберихе, может повлечь за собой серьезные изменения в жизни страны? Уверены ли вы в том, что Лебедь не станет диктатором, опирающимся на репрессивный аппарат?»

Анатолий Чубайс тут же со знанием дела возразил: «Да, это так. Но Лебедя снять нельзя».

Я спросил: «Почему?»

Кстати, все это происходило уже после известных заявлений Лебедя журналу «Штерн», о том, что Ельцин — безнадежный алкоголик и что толку от него уже не будет.

Если ближайший помощник президента говорит такие вещи, значит, во власти болен не только президент…

Аргументы, бывшие в запасе у Чубайса, базировались на утверждении, что у Лебедя большой авторитет и народ может выйти на улицу. «Ничего подобного, — ответил я. — Вы не знаете обстановки. Нормальным людям претит такое маниакальное, такое бесстыдное стремление к власти. Может, и выйдут несколько человек, но о серьезной поддержке говорить не приходится…» И добавил: «Об этом я хочу откровенно рассказать послезавтра на заседании Государственной Думы. Может, кто и верит, что Лебедь, подобно Моисею, выведет нацию к миру и благоденствию, но лично я в этом сомневаюсь. Будет жесткая диктатура. Все, включая подоплеку хасавюртовских соглашений, надо обнародовать. Объяснить депутатам парламента. А потом будь, что будет… Я приму любое решение президента».

Что-то еле слышно произнесла Татьяна Дьяченко.

Мне показалось, что она возражает. Я повысил голос и говорю: «Так что вы предлагаете?» И вдруг слышу в ответ ее отчетливый, тоже усилившийся голос: «Говорю, я согласна!..»

Надо отдать должное политическому чутью Черномырдина. Очень деликатно он тотчас спросил Дьяченко: «Таня, мне кажется, что об этом разговоре нужно рассказать Борису Николаевичу?..»

Я засобирался: «Не знаю, какое вы примете решение, но мое намерение выступать послезавтра в Думе остается в силе».

* * *

Видимо, мои сигналы дошли до адресата.

В ночь перед заседанием ко мне на дачу прибыл нарочный из Кремля и передал резолюцию президента Ельцина на его стандартном бланке: «Чубайсу. Рыбкину. Куликову. Лебедю. Завтра на заседании Государственной Думы высказать согласованную позицию».

Подпись Ельцина была, правда, факсимильная. Поэтому я бы не стал ручаться, что именно он, а не Чубайс, руководитель президентской администрации, был ее инициатором.

Признаюсь честно, я был разочарован.

Я был готов к бою, но солдатская дисциплина обязывала меня подчиниться командиру, Верховному Главнокомандующему, который, по сути, отдавал приказ не обострять отношения.

Стал набрасывать мягкий вариант выступления, сохраняя решимость жестко ответить на любой выпад Лебедя, если он произойдет.

Лебедь, получивший точно такое же указание, сглаживал углы, но и без того было ясно, что вся его так называемая «оперативная информация» оказалась блефом, который нельзя подтвердить ни дутой цифрой, ни сколько-нибудь завалящим фактом.

Свое мнение о Хасавюрте я высказал, но остроты не было.

* * *

Все последующие заявления Лебедя, сделанные в свойственной ему агрессивной манере, не оставили у меня сомнений в том, что он не удовлетворен ничейным счетом и намеренно обостряет наше противостояние.

Я понял: надо в этой истории ставить точку. Либо пусть отправляют в отставку меня, либо, наоборот, освобождают от должности Лебедя.

Именно тогда я позвонил Чубайсу и уведомил его о намеченной на следующий день пресс-конференции, которую я собирал по собственной инициативе, чтобы положить конец домыслам и недомолвкам.

То, что я намерен был высказать журналистам, не являлось для Анатолия Чубайса неожиданностью: свою точку зрения, как это уже упоминалось, я изложил в его присутствии заблаговременно — в кабинете премьер-министра.

Выслушав меня, Анатолий Борисович ответил, что доложит о моем решении президенту.

Перезвонив чуть позже, он сказал следующее: «А.С., я доложил президенту. Он не высказал своего неприятия. Он не сказал: «Нет!..»