Тяжёлая лира

Уродики, уродища, уродыВесь день озерные мутили воды.Теперь над озером ненастье, мрак,В траве — лягушечий зеленый квак,Огни на дачах гаснут понемногу,Клубки червей полезли на дорогу,А вдалеке, где всё затерла мгла,Тупая граммофонная иглаШатается по рытвинам царапинИ из трубы еще рычит Шаляпин.На мокрый мир нисходит угомон…Лишь кое-где, топча сырой газон,Блудливые невесты с женихамиСлипаются, накрытые зонтами,А к ним под юбки лазит с фонаремПолуслепой, широкоротый гном.10 июня 1923, Saarow31 августа 1924, Causway

Под землей

Где пахнет черною карболкойИ провонявшею землейСтоит, склоняя профиль колкий,Пред изразцовою стеной.Не отойдет, не обернется,Лишь весь качается слегкаДа как-то судорожно бьетсяПотертый локоть сюртука.Заходят школьники, солдатыРабочий в блузе голубой —Он всё стоит, к стене прижатыйСвоею дикою мечтой.Здесь создает и разрушаетОн сладострастные миры,А из соседней конурыЗа ним старуха наблюдает.Потом в открывшуюся дверьВидны подушки, стулья, склянки.Вошла — и слышатся теперь

Обрывки злобной перебранки.Потом вонючая метлаБезумца гонит из угла.И вот, из полутьмы глубокойСтарик сутулый, но высокий,В таком почтенном сюртуке,В когда-то модном котелке,Идет по лестнице широкой,Как тень Аида — в белый свет,В берлинский день, в блестящий бред.А солнце ясно, небо сине,А сверху синяя пустыня…И злость, и скорбь моя кипит,И трость моя в чужой гранитНеумолкаемо стучит.21 сентября 1923Берлин

«Всё каменное. В каменный пролет…»

Всё каменное. В каменный пролет

Уходит ночь. В подъездах, у ворот —Как изваянья — слипшиеся пары.И тяжкий вздох. И тяжкий дух сигары.Бренчит о камень ключ, гремит засов.Ходи по камню до пяти часов,Жди: резкий ветер дунет в окариноПо скважинам громоздкого Берлина —И грубый день взойдет из-за домовНад мачехой российских городов.23 сентября 1923Берлин

«Встаю расслабленный с постели…»

Встаю расслабленный с постели.Не с Богом бился я в ночи, —Но тайно сквозь меня летелиКолючих радио лучи.И мнится: где-то в теле живы,Бегут по жилам до сих порМосквы бунтарские призывы

И бирж всесветный разговор.Незаглушимо и сумбурноПересеклись в моей тишиНочные голоса МельбурнаС ночными знаньями души.И чьи-то имена, и цифрыВонзаются в разъятый мозг,Врываются в глухие шифрыРазряды океанских гроз.Хожу — и в ужасе внимаюШум, не внимаемый никем.Руками уши зажимаю —Всё тот же звук! А между тем…О, если бы вы знали сами,Европы темные сыны,Какими вы еще лучамиНеощутимо пронзены!5—10 февраля 1923Saarow

Хранилище