Мотоциклетка под скалойЛетит извилистым полетом,И с каждым новым поворотомЗалив просторней предо мной.Горя зарей и ветром вея,Он всё волшебней, всё живее.Когда несемся мы правее,Бегут налево берега,Мы повернем — и величавоИх позлащенная дугаНачнет развертываться вправо.В тумане Прочида лежит,Везувий к северу дымит.Запятнан площадною славой,Он всё торжествен и великВ своей хламиде темно-ржавой,Сто раз прожженной и дырявой.Но вот — румяный луч проникСквозь отдаленные туманы.Встает Неаполь из паров,И заиграл огонь стеклянныйБереговых его домов.Я вижу светлые просторы,Плывут сады, поляны, горы,А в них, сквозь них и между них —Опять, как на неверном снимке,Весь в очертаниях сквозных,Как был тогда, в студеной дымке,В ноябрьской утренней заре,На восьмигранном остриеЗолотокрылый ангел розовИ неподвижен — а над нимВороньи стаи, дым морозов,Давно рассеявшийся дым.И, отражен кастелламарскойЗеленоватою волной,Огромный страж России царскойВниз опрокинут головой.Так отражался он Невой,Зловещий, огненный и мрачный,Таким явился предо мной —Ошибка пленки неудачной.Воспоминанье прихотливо.Как сновидение — оноКак будто вещей правдой живо,Но так же дико и темноИ так же, вероятно, лживо…Среди каких утрат, забот,И после скольких эпитафий,Теперь, воздушная, всплыветИ что закроет в свой чередТень соррентинских фотографий?5 марта 1925, Sorrento26 февраля 1926, Chaville
Из дневника
Должно быть, жизнь и хороша,Да что поймешь ты в ней, спешаМежду купелию и моргом,Когда мытарится душаТо отвращеньем, то восторгом?Непостижимостей свинецВсё толще над мечтой понурой, —Вот и дуреешь наконец,Как любознательный кузнецНад просветительной брошюрой.Пора не быть, а пребывать,Пора не бодрствовать, а спать,Как спит зародыш крутолобый,И мягкой вечностью опятьОбволокнуться, как утробой.1–2 сентября 1925Meudon