Тихий Дон

– Народ не хочет туда ехать. Калмыки там шкодят, соли на озерах не дают, быков грабежом забирают. Один мой знакомец пришел оттуда с одним кнутом. Ночью за Великокняжеской подъехали трое оружейных калмыков, быков угнали, а ему показали на горло: «Молчи, говорят, бачка, а то плохо помрешь…» Вот и поезжай туда!

– Прийдется подождать, – вздохнул Чумаков.

Со стариками Мишка кое-как договорился, но зато дома, и опять-таки из-за соли, вышел у него с Дуняшкой крупный разговор. Вообще что-то разладилось в их взаимоотношениях…

Началось это с того памятного дня, когда он в присутствии Прохора завел разговор о Григории, да так эта небольшая размолвка и не забылась. Однажды вечером Мишка за ужином сказал:

– Щи у тебя несоленые, хозяйка. Или недосол на столе, а пересол на спине?

– Пересола зараз при этой власти не будет. Ты знаешь, сколько у нас соли осталось?

– Ну?

– Две пригоршни.

– Дело плохое, – вздохнул Мишка.

– Добрые люди ишо летом на Маныч за солью съездили, а тебе все некогда было об этом подумать, – с укором сказала Дуняшка.

– На чем бы это я поехал? Тебя запрягать на первом году замужества как-то неудобно, а бычата нестоящие…

– Ты шуточки оставь до другого раза! Вот как будешь жрать несоленое – тогда пошути!

– Да ты чего на меня взъелась? На самом деле, откуда я тебе этой соли возьму? Вот какой вы, бабы, народ… Хоть отрыгни, да подай вам. А ежли ее нету, этой соли, будь она трижды проклята?

– Люди на быках на Маныч ездили. У них теперь и солка будет, и всё, а мы будем пресное с кислым жевать…

– Как-нибудь проживем, Дуня. Вскорости должны привезти соль. Аль у нас этого добра мало?

– У вас всего много.

– У кого это – у вас?

– У красных.

– А ты какая?

– Вот такая, какую видишь. Брехали-брехали: «Всего-то у нас будет много, да все будем ровно жить да богато…» Вот оно и богачество ваше: щи посолить нечем!

Мишка испуганно посмотрел на жену, побледнел.

– Что это ты, Дуняха? Как ты гутаришь? Да разве можно?

Но Дуняшка закусила удила: она тоже побледнела от негодования и злости и, уже переходя на крик, продолжала:

– А так можно? Чего ты глаза вылупил-то? А ты знаешь, председатель, что у людей уж десны пухнут без соли? Знаешь ты, что люди вместо соли едят? Землю на солонцах роют, ходят ажник за Нечаев курган да в щи кладут эту землю… Об этом ты слыхал?

– Погоди, не шуми, слыхал… Дальше что?

Дуняшка всплеснула руками:

– Куда же дальше-то?

– Переживать-то это как-нибудь надо?

– Ну и переживай!

– Я-то переживу, а вот ты… А вот у тебя вся ваша мелеховская порода наружу выкинулась…

– Какая это порода?

– Контровая, вот какая! – глухо сказал Мишка и встал из-за стола. Он смотрел в землю, не поднимая на жену глаз; губы его мелко дрожали, когда он говорил: Ежли ишо раз так будешь говорить – не жить нам с тобой вместе, так и знай! Твои слова – вражьи…

Дуняшка что-то хотела возразить, но Мишка скосил глаза и поднял сжатую в кулак руку.

– Молчи!.. – приглушенно сказал он.

Дуняшка без страха, с нескрываемым любопытством всмотрелась в него, спустя немного спокойно и весело сказала:

– Ну и ладно, черт-те об чем затеялись гутарить… Проживем и без соли! – Она помолчала немного и с тихой улыбкой, которую так любил Мишка, сказала: – Не серчай, Миша! На нас, на баб, ежли за все серчать, так и сердца не хватит. Мало ли чего не скажешь от дурна ума… Ты взвар будешь пить или кислого молока положить тебе?

Несмотря на молодость, Дуняшка была ужо умудрена житейским опытом и знала, когда в ссоре можно упорствовать, а когда надо смириться и отступить…

Недели через две после этого от Григория пришло письмо. Он писал, что был ранен на врангелевском фронте и что после выздоровления будет, по всей вероятности, демобилизован. Дуняшка сообщила мужу о содержании письма, осторожно спросила:

– Прийдет он домой, Миша, как же тогда будем жить?

– Перейдем в мою хату. Нехай он один тут живет. Имущество поделим.

– Вместе нам нельзя. Он, по всему видать, Аксинью возьмет.

– Ежли б и можно было, все одно я жить с твоим братцем под одной крышей не стал бы, – резко заявил Мишка.

Дуняшка изумленно подняла брови:

– Почему, Миша?

– Ты же знаешь.

– Это – что он в белых служил?

– Вот-вот, это самое.

– Не любишь ты его… Вы же друзья с ним были!

– На черта он мне сдался – любить его! Были друзьями, да только кончилась наша дружба.

Дуняшка сидела за прялкой. Размеренно жужжало колесо. Нитка пряжи оборвалась. Ладонью Дуняшка придержала обод колеса, – ссучивая нитку, не глядя на мужа, спросила:

– Прийдет он, что же ему за службу у казаков будет?

– Суд будет. Трибунал.

– А к чему же он его может присудить?

– Ну, уж этого я не знаю, я не судья.

– Могут и к расстрелу присудить?

Мишка посмотрел на кровать, где спали Мишатка с Полюшкой, прислушался к их ровному дыханию, – понизив голос, ответил:

– Могут.

Больше Дуняшка ни о чем не спрашивала. Утром, подоив корову, зашла к Аксинье:

– Скоро Гриша приедет, зашла тебя порадовать.

Аксинья молча поставила чугун с водой на загнетку, прижала руки к груди. Глядя на ее вспыхнувшее лицо, Дуняшка сказала:

– А ты не дюже радуйся. Мой говорит, что суда ему не миновать. К чему присудят – бог его знает.