Тихий Дон

Он подскакал к стану; прыгнув на ходу с лошади, натянул скинутые в разгаре работы шаровары и, махнув отцу рукой, растаял в таком же облачке пыли, как и те, что серыми текучими веснушками расцветили истлевавшую в зное степь.

IV

На площади серая густела толпа. В рядах – лошади, казачья справа, мундиры с разными номерами погонов. На голову выше армейцев-казаков, как гуси голландские среди мелкорослой домашней птицы, похаживали в голубых фуражках атаманцы.

Кабак закрыт. Военный пристав хмур и озабочен. У плетней по улицам – празднично одетые бабы. Одно слово в разноликой толпе: «мобилизация». Пьяные, разгоряченные лица. Тревога передается лошадям – визг и драка, гневное ржанье. Над площадью – низко повисшая пыль, на площади – порожние бутылки казенки, бумажки дешевых конфет.

Петро вел в поводу заседланного коня. Около ограды здоровенный черный атаманец, застегивая необъятные синие шаровары, щерит рот в белозубой улыбке, возле него серенькой перепелкой чечекает низкорослая казачка – жена ли, любушка ли.

– Я тебе за эту курву чертей всыплю! – обещает казачка.

Она пьяна, в распатлаченных космах – подсолнуховая лузга, развязаны концы расписного полушалка. Атаманец, затягивая пояс, приседает, улыбается; под морщеным морем шаровар годовалый телок пройдет – не зацепится.

– Не наскакивай, Машка.

– Кобель проклятый! Бабник!

– Ну так что ж?

– Гляделки твои бесстыжие!

А рядом вахмистр в рыжей оправе бороды спорит с батарейцем:

– Ничего не будет! Постоим сутки – и восвояси.

– А ну как война?

– Тю, мил друг! Супротив нас какая держава на ногах устоит?

Рядом бессвязно скачущий разговор; немолодой красивый казак горячится:

– Нам до них дела нету. Они пущай воюют, а у нас хлеба не убратые!

– Это беда-а-а! Гля, миру согнали, а ить ноне день – год кормит.

– Потравят копны скотиной.

– У нас уж ячмень зачали косить.

– Астрицкого царя, стал быть, стукнули?

– Наследника.

– Станишник, какого полка?

– Эй, односум, забогател, мать твою черт!

– Га, Стешка, ты откель?

– Атаман гутарил, дескать, на всякий случай согнали.

– Ну, казацтво, держися!

– Ишо б годок погодить им, вышел бы я из третьей очереди.

– А ты, дед, зачем? Аль не отломал службу?

– Как зачнут народ крошить – и до дедов доберутся.

– Монопольку закрыли!

– Эх ты, свистюля! У Марфутки хучь бочонок можно купить.

Комиссия начала осмотр. В правление трое казаков провели пьяного окровяненного казака. Откидываясь назад, он рвал на себе рубаху, закатывая калмыцкие глаза, хрипел:

– Я их, мужиков, в кррровь! Знай донского казака!

Кругом, сторонясь, одобрительно посмеивались, сочувствовали:

– Крой их!

– За что его сбатовали?

– Мужика какого-то изватлал.

– Их следовает!

– Мы им ишо врежем.

– Я, браток, в тысячу девятьсот пятом годе на усмирении был. То-то смеху!

– Война будет – нас опять на усмирения будут гонять.

– Будя! Пущай вольных нанимают. Полиция пущай, а нам, кубыть, и совестно.

У прилавка моховского магазина – давка, толкотня. К хозяевам пристал подвыпивший Томилин Иван. Его увещевал, разводя руками, сам Сергей Платонович; компаньон его Емельян Константинович Цаца пятился к дверям.

– Ну, цто это такое… Цестное слово, это бесцинство! Мальцик, сбегай к атаману!

Томилин, вытирая о шаровары потные ладони, грудью пер на нахмуренного Сергея Платоновича:

– Прижал с векселем, гад, а теперя робеешь? То-то! И морду побью, ищи с меня! Заграбил наши казацкие права. Эх ты, сучье вымя! Гад!

Хуторской атаман лил масло радостных слов толпившимся вокруг него казакам:

– Война? Нет, не будет. Их благородие военный пристав говорили, что это для наглядности. Могете быть спокойными.

– Добришша! Как возвернусь домой, зараз же на поля.

– Да ить дело стоит!

– Скажи на милость, что начальство думает? У меня ить боле ста десятин посеву.

– Тимошка! Перекажи нашим, мол, завтра вернемся.

– Никак, афишку читают? Айда туда.

Площадь гомонила допоздна.

* * *

Через четыре дня красные составы увозили казаков с полками и батареями к русско-австрийской границе.

Война…

В приклетях у кормушек – конский сап и смачный запах навоза. В вагонах – те же разговоры, песни, чаще всего:

Всколыхнулся, взволновалсяПравославный тихий Дон.И послушно отозвалсяНа призыв монарха он.

На станциях – любопытствующе-благоговейные взгляды, щупающие казачий лампас на шароварах; лица, еще не смывшие рабочего густого загара.

Война!..

Газеты, захлебывающиеся воем…

На станциях казачьим эшелонам женщины махали платочками, улыбались, бросали папиросы и сладости. Лишь под Воронежем в вагон, где парился с остальными тридцатью казаками Петро Мелехов, заглянул пьяненький старичок-железнодорожник, спросил, поводя тоненьким носиком:

– Едете?

– Садись с нами, дед, – за всех ответил один.

– Милая ты моя… говядинка! – И долго укоризненно качал головой.

V

В последних числах июня полк выступил на маневры. По распоряжению штаба дивизии полк походным порядком прошел до города Ровно. В окрестностях его развертывались две пехотные дивизии и части конной. Четвертая сотня стала постоем в деревне Владиславке.