Читаем Тихий друг полностью

Я сначала стал рыться в бумагах, но потом мне пришла в голову простая мысль: вытащить из гробика все содержимое. Я взял в руки всю стопку, отодвинул пустой гробик и начал, словно чиновник в бюро, прорабатывать эту кипу бумаг. Гарантийные свидетельства… разрешение на основание небольшой фирмы и его продление… диплом… призовая грамота от профсоюза… руководства по эксплуатации центрального отопления… нагревателя… пачка счетов от штукатуров, водопроводчиков, электриков… инструкции по использованию разных электрических аппаратов… И все это в такой красивой коробке…

Пачка бумаги постепенно таяла. Почему Кристина, в то время как в комнате внизу у нее было что-то вроде конторки, положила эту безличную ерунду в такую внушительную старинную коробку и поставила чуть ли не в тайник, все еще оставалось загадкой.

Нет, ничего интересного… Есть еще три больших коричневых официальных конверта, в которых наверняка лежат счета и расценки каких-нибудь поставщиков. Я, скучая, взял вначале самый меньший из них и вытряхнул содержимое на стол. Нет, не счета…: листки блокнотика, исписанные чернилами… Неужели Кристина в бытность свою маленькой девочкой пробовала заняться поэзией, пыталась написать великое стихотворение о цветочках и певчих птичках?.. О-ля-ля: вместе с исписанными листками на стол выпало несколько открыток и фотографий… Ну-ка, посмотрим…

Исписанные листочки, а также открытки — сельские пейзажи, деревеньки вроде Эпе, Нунспеет, ’т Харде и так далее — были на имя Кристины, испещренные светло-синими чернилами и одним и тем же безграмотным почерком: Любимая Кристя… Самая любимая Кристя… Любимая Кристина… Я решил написать тебе потому что мы сидим в доме потому что погода очень плохая.

Да, в доме, в поезде, или в машине погода всегда гораздо лучше, чем снаружи…

Я рассортировал фотографии на столе: любительские снимки с несколько закруглившимися краями, но все же довольно приличного качества. Это были групповые фотографии военных, и один снимок молодого солдата. Смотри-ка, он же был на групповых снимках… Кажется, очень милый мальчик… Что это я: он немного похож на меня… Может, это братик Кристины или кто он ей?.. Сердце мое, успокоившееся во время обработки бессмысленных счетов, снова забилось быстрее.

Я пробежал глазами текст, написанный хорошим, но трогательно наивным почерком. <…> страстно тоскую по тебе… В воскресенье мы наверняка увидимся…

Далее довольно однообразные отчеты о еде, маневрах, гриппе в казарме, причем в каждом письме упоминается точная или еще не на все сто процентов установленная дата увольнения… Какое одиночество… И постоянное страстное желание увидеть ее… Нет, это не братик, нет… Одинокий молодой солдат любил Кристину и имел, скорее всего… с ней… Дыхание мое участилось.

Ни в одном письме не было ни слова о семье… Неужели у него уже не было матери, неужели он был сиротой?… Каждое увольнение, возвращаясь домой, он, это золотце, ужасно хотел помогать маме с посудой, но у него не было больше ни дома, ни матери: его мать умерла, и никто его не любил. И потому он искал нежности, ласки и спокойствия в объятиях Кристины в простодушии своем не осознавая, что она — ведьма, которая по ночам, кроме белого любовного сока из его сильного, но все еще очень невинного мальчишеского достоинства, высасывала его душу… С ума сойти: это что за ерунда? Кристина… ведьма?.. Потому что она спала с мальчиком, если ей, этого хотелось?.. Я просто ревную, больше ничего…

Он пытался расписываться под каждым листочком настоящей, нечитабельной подписью это золотко… Но вот здесь, под этим письмецом?.. Действительно, там стояло: любящий тебя Герард… Так вот почему, он так на меня похож, этот герой, отважный боец, который отдал свою жизнь за наше достояние — свободу…

Это все? Конверты она выбросила… Нет, есть еще один, на печати можно разобрать, что он отправлен почти семь лет назад… Г-же Кр. Халслаг… Вот как ее звали в девичестве… И другой адрес, но в том же городе «Халслаг», «Барышне»… О, наверняка, она спала с ним, не будучи замужем…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее