Тихий друг

С рыбы, лежащей на столе в пакете, Сперман перевел взгляд на Марселя и увидел, что у того посередине голой груди — большое круглое пылающее пятно. Сперман был не дурак, неплохо умел подмечать и анализировать, но зачастую не мог провести самую очевидную связь. Однако в этот раз ему удалось мгновенно отследить причинно-следственную цепочку: в магазине Марсель пожарил или попросил пожарить самую большую и красивую рыбу, и (может быть, с помощью соучастника) сразу после жарки положил ее в пластиковый пакет, спрятал под одежкой на голом теле, чтобы тут же поспешить: к нему… И все тайком, иначе он мог просто положить рыбу в сумку. «Он украл ради меня…» — прошептал Сперман, пытаясь овладеть собой, потому что ему на глаза наворачивались слезы.

Но по дороге жар свежеприготовленной и только что вынутой из фритюрницы рыбы проник сквозь пластиковую упаковку, и, чтобы не обнажаться на улице, Марсель побежал быстрее, а рыба на груди горела все сильнее и все безжалостней распекала его мальчишескую кожу. Вот почему он так нетерпеливо звонил…

Но надо что-то с этим делать.

— Раздевайся быстрей, милый. Быстрей. Ожог выглядит неважно, — запинался Сперман, помогая Марселю снять курточку и рубашку. — Садись. Нет, ложись.

Он мягко подтолкнул Марселя к кровати:

— Пойду поищу что-нибудь. Нужно это помазать. Когда-то Сперман слушал курс про ожоги или что-то читал об этом; в общем, он знал, что если крема для ожогов нет, то нельзя мазать ни сливочным, ни растительным маслом, ни маргарином, ни майонезом, а лучшее решение — просто промыть чистой водой из-под крана. Он нашел чистое полотенце, намочил его, свернул так, чтобы оно покрывало ожог, и положил на рану. Хорошо бы вода была соленой, подумал он, хотя в любом случае, вода — уже неплохо.

— Больно? — спросил он, присев на край кровати.

— Нет, — коротко ответил Марсель.

Да, мальчик был не из говорливых.

Надо бы, подумал Сперман, каким-то образом закрепить этот водяной компресс на груди Марселя. Где-то был целый рулон лейкопластыря, который когда-то стащил и подарил ему один армейский медбрат. Сперман нашел рулон, ножницы и стал резать и клеить, прилаживая лейкопластырь к неповрежденной коже. И хотя это занятие требовало сосредоточенности и предельной аккуратности, его беспокоили диковинные мысли. Да, оказывая первую помощь, он думал совсем о другом. Мечтал, чтобы Марсель сразу же разделся и вместе с ним в божественной наготе пошел под душ. Там ведь лилась вода, чистая, из-под крана? Смотреть, как вода, поблескивая, гладит его, как становятся мокрыми волосы на его шейке и волосы там, внизу… да, там тоже… и погладить их…

Но сейчас они играли в доктора, и мечтанья эти не ко времени… И он не мог допустить другие, очень странные мысли: Марселю было больно — хоть он и держал себя в руках и отрицал это, — однако Сперман не мог оставить без внимания бушующее в душе желание несколькими решительными движениями раздеть Марселя полностью, стянуть с него брюки, перевернуть на живот — ожог там, на груди, или нет, больно ему или нет — и потом… взять его, овладеть им, чтобы ему было больно и спереди, и сзади… больно… «Люди ничего не понимают, — думал Сперман, — ничего… кроме боли. И еще мое имя. Я должен в него проникнуть глубоко своим, своим…»

Но, обработав ожог Марселя, он застыл в ожидании. Он хотел склониться к Марселю, но боялся ненароком надавить на рану. «Милый маленький Марсель, — думал он, — останься со мной?.. Зачем тебе эта дурацкая рыбная лавка?.. Мы справимся. Наверняка. Я сделаю, что угодно… Украду ради тебя, убью ради тебя…»

Он протянул руку, чтобы погладить Марселя по щеке — как и в прошлый раз, губы его были слишком розовыми, — и приготовился сказать то, что, наконец, должен был произнести, что бы потом ни случилось…

Но до того, как Сперман открыл рот, Марсель спросил с ощутимым беспокойством:

— Который час?

Было без двадцати пяти пять.

— Боже мой, мне пора, — Марсель тут же поднялся, так что Сперман даже не успел коснуться его лица.

Да, все происходило быстро, всегда в спешке, подумал Сперман. Или это он был слишком медленный, слишком неторопливый и всегда опаздывал?..

Да, тот миг, когда Марсель пришел, Сперман запомнит навсегда: каждый звук, луч солнца, жест, слово… Но когда Марсель покинул его, все происходило, как в трансе. Сперман все слышал и видел, но, казалось, что он наблюдает со стороны, издалека, бессильно, как парализованный, вот и сейчас: Марсель сперва натянул белую рубашку поверх временной повязки, потом курточку, и вдруг они опять стоят на лестничной площадке, а Сперман даже не может вспомнить, как они туда попали.

— Возвращайся… поскорей, — запинаясь, попросил он. — Обещаешь?..

Вот и все, что он сказал, зная, непонятно откуда, что большего выговорить не в состоянии. Обнять его?.. Нет, нельзя, ожог… Или все же?..