Тихий друг

Дверь подъезда захлопнулась, и Сперман очнулся уже за письменным столом. Он машинально приоткрыл пластиковый пакет и стал рассматривать рыбу. Это была огромная камбала, и лежала она кверху боком с темноватой корочкой, которую Сперман любил больше всего, потому что у нее всегда был приятный горьковатый привкус. Все еще не в силах связно о чем-то думать, он так же машинально пошел на кухню за вилкой.

Орудуя вилкой, он отломил кусок еще довольно теплой рыбы и сунул в рот. Признаться, она была просто великолепна, и эту порцию он съел. Но больше ни одного куска проглотить не смог.

IX

Так сколько лет назад это было? «Да, давненько, — думал Сперман, после поездки на трамвае и прогулки вернувшись в свое временное амстердамское прибежище. — Если посчитать, то лет девятнадцать назад. Больше. Можно сказать, двадцать: двадцать лет назад, так и запомнить легче».

И какой в этом всем смысл? «Марсель» никогда, никогда больше не приходил… Заболел он или умер, что произошло?.. Люди ведь не растворяются вот так, в воздухе? «Может, и растворяются, — зло подумал Сперман, — но я о таком не слыхал».

И разве не искал он Марселя, перебрав все разумные объяснения, почему тот не приходит. Неужели его поймали за руку, то есть открылась кража — ведь он несомненно украл ту рыбу — и его поперли из магазина? Может, он сдуру просто вернулся в Димен, наплел родителям, что рыбная лавка закрылась, и он оказался на улице? Но почему бы не зайти к Сперману хоть раз? Может, заходил, и даже не раз, но в то время, когда Сперман вышел на пару минут в магазин за углом. А потом просто перестал заходить…

Это был один из вариантов. Но ведь экспроприация рыбы могла пройти незамеченной, и тогда не было никаких причин не появляться. Или тот ожог был намного серьезнее, чем показалось на первый взгляд: с осложнениями, инфекцией, больницей или чем похуже, Бог его знает, чем?..

Обо всем этом думал Сперман, после кратковременного пребывания в Амстердаме собираясь обратно в свой замок в дальних землях. Он уже не был беден, как прежде, но мог путешествовать по всему миру, сколько хотел.

«Да, самое странное в том, — думал Сперман, — что когда можешь позволить себе что угодно, то удовольствия от этого уже не получаешь. Можно упиваться шампанским, объедаться крабами и рассекать на яхте, но не хочется, совершенно не хочется. Милость — вот и все, на что остается надеяться».

Что касается поисков навсегда пропавшего Марселя, то Сперман тогда не сидел на месте. «Ни один человек в Западной Европе, — думал он за рулем автомобиля по дороге на далекий юг, который порой торжественно называл „самолично выбранным местом ссылки“, — ни один человек в Западной Европе не обошел на пяточке земли за столь короткое время столько рыбных лавок».

Сперман прекрасно помнил зловещее сияние этих призывающих к обжорству заведений. Это было время, когда люди верили в зеркала: ими в таких магазинах завешивали большую часть стен: скорее всего, ради дармового моря дополнительного света. Причем зеркала были в основном бледно-розовыми или фиолетовыми, что смягчало эффект: клиенты наверняка не так пугались собственных отражений.

Но Сперману зеркала были только на руку: еще снаружи, через витрину, если она не запотела, он мог окинуть одним взглядом бесконечно размноженные отражения и увидеть всех, кто был в магазине.

Конечно, если Марселя не было видно, это еще ни чего не значило: он мог быть на кухне, в кладовке, в подсобных помещениях, или что там находилось на задворках.

Но Сперман не торопился, а каждый раз обходил магазины в разное время дня и ночи. Даже если Марсель попеременно работал то в лавке, то в подсобке, настойчивый Сперман наверняка бы его заметил.

Но как сказано выше: он больше ни разу не видел Марселя.

Так что оставался последний вопрос: тот мальчик с розовыми блестящими ноготками и дешевыми кольцами, который в трамвае спросил дорогу к отелю «Окура» — был ли это Марсель?

«В сущности, — размышлял Сперман за рулем, — есть два варианта. Это был он или это был не он. Но, по-моему, это был он, да, наверняка…»

Но разве должен был он, Сперман, почти двадцать лет спустя вновь сутками дежурить, но теперь не у рыбных лавок, а возле отеля «Окура»? И это при условии, что мальчик, увидев Спермана в трамвае, даже не узнал его?

Сперман ехал на далекий юг; солнце зачастую светило ему прямо в глаза, и даже козырек не помогал. Красное пятно, остававшееся на сетчатке, когда он отводил глаза, напоминало ему другое пятно — рану огненной формы на мальчишеской груди Марселя, тот ожог…

Он вспомнил, что ожог был необычной формы. Жареную рыбу, видимо, торопясь, засунули в пластиковый пакет неправильно, то есть — наоборот, хвостом вниз. Так что ожог был в форме безголовой рыбы и похож на лист, лист дерева с двумя круглыми долями и заостренный книзу. «Да, конечно, сердце, — подумал Сперман, — это я и так понял. Но куда только не заведет мысль… Но я не дам себе мозги запудрить… Религия — это прекрасно, но не стоит во всем искать высший смысл. Так можно продолжать до бесконечности».