Тихий холм

Лиза на экране сидела за каким-то столом, уткнувшись лицом в руки. Я не видел её лица – только волосы, рыжие и прямые, которые падали на плечи. В своей сестринской форме. Лиза, кажется, плакала - а может, это дёргалось само изображение. Её голос доносился до меня хрипло и искажённо:

- ... всё ещё необычно сильный жар... не могла прощупать пульс...

Она кому-то рассказывает? Я не видел человека, который сидел по эту сторону объектива.

- ... но она всё равно дышит, очень тяжело... Почти вся кожа обуглена. Когда я меняю бинты, вижу только кровь и гной...

Значит, Лиза ухаживала за Алессой, когда её принесли в госпиталь, обескураженно подумал я. И ей это давалось нелегко. Она была слишком чувствительна, чтобы день за днём видеть невыносимые страдания девочки.

Изображение опять начало заносить «снегом». Голос отдалился:

- Почему? Что ещё удерживает этого ребёнка живым?!

Лиза окончательно исчезла за грядой помех, и последнее, что я услышал, был её отчаянный выкрик:

- ... не могу больше терпеть... пожалуйста!..

Плёнку зажевало. В недрах аппарата послышался режущий звук, и экран погас. Впрочем, ему незачем было больше работать. Своё дело он сделал.

Я поднял голову. Только что впереди была стена. Теперь там появился разлом. Не широкий, но я мог протиснуться.

«Алесса... Почему ты так жестока?»

Лиза жалела её, хотела помочь. Она сделала всё, что от неё зависело, чтобы облегчить страдания Алессы. И вот... благодарность. Девушка превратила её в чудовище. В то время как я спокойно разгуливал по её внутреннему миру, рассматривая записи и расстреливая людей. Несправедливо...

Подойдя к разлому, я увидел за ней свет от тусклой керосиновой лампы. Посреди комнаты стояла железная койка с ремнями для умалишённых. Но человек, который лежал на койке, не был похож на умалишённого. Не кричал, не вырывался, даже не шевелился. Лицо было старательно прикрыто куском белой ткани, но я увидел руку пациента, выглядывающую из-под покрывала. Лучше бы не видел. ЭТО походило скорее на фаршированное желе, чем на человеческое тело.

Пока я боролся с потугами к рвоте, откуда-то справа зазвучал спокойный женский голос:

- Что ж, всё идёт согласно плану. Пока он находится в чреве, он надёжно защищён.

Далия Гиллеспи. Это была она. Она сожгла собственную дочь... теперь стояла в палате, где Алесса лежала полуживая-полумёртвая, и довольно потирала руки.

- И когда он выберется?

Это уже другой голос, мужской. Густой бархатный баритон, в котором сквозят металлические нотки. Где-то я слышал эту сухую речь с мэнским выговором. Я прижался глазом к проёму, но так и не смог никого увидеть. Хотя угол обзора вроде был шире некуда.

- Есть проблемы, - сказала Далия. – Половина её души потеряна. Вот почему он пока недвижим. Нужно ждать, пока обе половинки снова не сольются и душа не перестанет скрываться под внешней оболочкой.

О чём они говорят? И, чёрт побери, где они сами?!

Внезапно я понял. Я не видел разговаривающих, потому что их здесь не было. Это были не люди, а призраки. Отпечаток давно минувших событий, сохранённый в памяти Алессы. И я сейчас становился свидетелем разговора, который, быть может, происходил многие годы тому назад.

И я наконец узнал мужчину. Да, я уже слышал этот говор, но во время наших недавних встреч Кофманн был напуган до оседания голоса, поэтому я не сразу узнал обычный тон доктора.

- Ты хочешь сказать, что это не сработает? Мы так не договаривались!

В голосе Кофманна слышалось разочарование и возмущение. Далия поспешила её успокоить:

- Нет. Нужно просто немного выждать. Не бойся, обещание не будет нарушено.

Чёрт знает что! Я не понимал ни слова. Мой взгляд снова зацепился за изжаренную руку, но на этот раз я смог увидеть сквозь почерневшую кожу поверхность ржавой больничной койки. Ещё один призрак...

- Но ведь сейчас она очень слаба, считай что её почти уже нет, - Кофманн заговорил более спокойно, - долго мы ждать не можем. Если у нас не получится найти эту половинку души...

- Всё будет, - Далия уверенно прервала доктора. - Ребёнок, в котором заключена половина души, сейчас чувствует боль... и зов – зов Тихого Холма. Зов приведёт его туда, куда нужно, и когда нужно.

- Но это будет нескоро, - Кофманн говорил полувопросительно-полуутвердительно. На том диалог кончился. Обожжённое тело, лежащее на койке, поблекло, затуманилось в свете лампы и исчезло. Исчезли и голоса. Убедившись, что никого не осталось, я пролез через проход...

... и увидел печать Самаэля во всю стену. Не красную, а чёрную. Печать светилась темнотой – именно так, не светом, а темнотой. Она пожирала остатки лучей, которые задержались в комнате. Отсюда не было выхода. Панически обернувшись, я увидел, что исчез и проход. Стены потекли вниз, как краска, расплесканная на стекле. За ними были голые остовы красноватых решёток.

«... жители следовали какой-то странной религии... Они старались вызвать древних богов города...»

«... древних богов...»

Я громко застонал и схватился за голову.