Тихий холм

- Это хранил твой отец, - сказал Дуглас.

глава 3

Как Хизер и предполагала, начался дождь. И не просто дождь, а настоящая буря. В это время года на восточном побережье бури не были редкостью. Ветер пригонял с океана всё новые стаи туч, которые проливались над Эшфилдом холодным дождём. Но такого ливня она не помнила за последние пять лет. Молнии сверкали без остановки, и мощные раскаты грома, казалось, вдавливали крышу машину внутрь, заставляя прогибаться. Хизер напрасно пыталась заснуть, опёршись лбом о ладонь. Сон не приходил, хотя она не смыкала глаз со вчерашнего дня. Может, мешал непрекращающийся грохот над головой и белые вспышки, то и дело заливающие салон автомобиля. А может, ей просто не хотелось спать.

Дуглас думал, что она дремлет – и поэтому молча крутил баранку, ловко вписываясь в крутые повороты, хлюпающие коричневой жижей. Он тоже хотел спать. Хизер замечала сквозь полуприкрытые веки, как детектив то и дело проводит рукой по лицу, отгоняя сон. Она вдруг пожалела, что согласилась на предложение Дугласа. Иначе старый детектив сейчас был бы дома, в тёплой постели, а не здесь, у черта на куличиках, борясь с подступающей дремотой. Но... поздно.

Моей любимой дочери.

Гранки лежали на коленях Хизер. Она прочитала послание отца, как только села в машину. Прочитала всё, несмотря на то, что слёзы подступали к горлу. Слова, напечатанные на старом «Ундервуде» с кривыми, вечно выпадающими литерами.

Надеюсь, эти записи не пригодятся; тебе лучше этого никогда не знать. Больше, чем чего-либо другого, я боюсь, что однажды ты уйдёшь от меня, окажешься далеко... Потому я и сжёг тогда свою книгу про то, что случилось в Тихом Холме. Но иногда нужно говорить правду. Я осознаю это особенно остро в последние годы. Поэтому пишу это до того, как буду потерян в смерти и забвении.

Что я могу сказать? Это связано с тем, кто ты есть на самом деле. Всё началось двадцать четыре года назад...

Двадцать четыре года. Больше, чем вся её жизнь. Мысль была ужасающей – что есть нечто, преследующее её задолго до рождения. Хизер дёрнула головой, когда очередная вспышка молнии сопроводилась громким хрустом ломающихся стволов. Где-то в лесу молния попала в дерево.

Отец рассказывал о вещах, что скрывал от неё все семнадцать лет. И в каждом слове чувствовалась такая непередаваемая, такая глубокая боль, что иногда Хизер хотела отложить листы в сторону и не читать их – не чувствовать заключённых в них страданий. Но она читала, открывая для себя истину. Истину, которая была хуже любой лжи.

... и именно в Тихом Холме случилось так, что моя девочка ушла. Не то чтобы куда-нибудь действительно ушла или умерла. «Слилась со своей половинкой». Так сказала Далия Гиллеспи. Этой «половинкой» была молодая девушка, сожжённая матерью во имя возрождения древнего Бога города... Алесса Гиллеспи.

Алесса. Хизер вновь увидела внутренним взором девушку с чёрными волосами, которая уходила в кровавый туман. Её хмурый взгляд и торжествующую улыбку, когда Хизер корчилась на полу от сжигающей тело боли. Та, которая держала в руках новорождённую Хизер и протягивала её Гарри Мейсону.

Ты здесь, Алесса?

Молчание. Только тихий шелест бумаги, словно кто-то в голове деловито перелистывает летописи прошлых лет. Хизер была одна. Пока.

Прошло уже семнадцать лет. А кажется, всё было только вчера... Сперва, признаюсь, у меня были вопросы по поводу этого ребёнка. Мог ли я любить её? Ведь всё её существование было полностью необъяснимо. Я думал: «Может быть, этот ребёнок и есть та, которая лишила меня дочери». Это вызывало во мне печаль и гнев. Временами я ловил себя на том, что сжимаю руками её шейку. Несколько раз я даже пытался избавиться от неё, бросить... Вот каким ужасным человеком я был.