Тимур. Тамерлан

   — Я давно тебя знаю, и все эти годы ты непрерывно находишься в венце моих размышлений. Мне вот что кажется: ты подумал, что я замыслил против тебя что-то чёрное, собираюсь сговориться с твоими врагами и нанести предательский удар в спину, дабы забрать себе всю власть над Мавераннахром.

Хуссейн изо всех сил старался скрыть, что ход его мыслей разгадан. Ему было немного стыдно за то, что мысли эти были столь неблагородны, и страшно досадно, что из тайных они сделались явными.

   — И знаешь, почему это происходит?

   — Что?

   — То, что в сердце у нас, самых близких людей, может сыскаться место для чёрных подозрений, для мелкого недоверия, знаешь?

Хуссейн пожал плечами, предлагая говорить дальше.

   — Потому что мы живём теперь в отдалении друг от друга. Расстояние рождает недоверие. И вот что я ещё понял, Хуссейн, и весьма горько мне было это понять, и не возрадовалось моё сердце от этого понимания. Раньше я считал, что настоящая дружба не требует доказательств. Она сама рождает доказательства. Мне не надо знать, хорошо или плохо то, что сделано, мне важно знать, другом или врагом сделано это.

   — Это верные слова, Тимур.

Хозяин шатра разочарованно кивнул:

   — Но теперь я с горечью вижу, что доказательства дружбы необходимы.

Хуссейн смущённо покашлял, как человек, ставший причиной чьего-то разочарования.

   — Ты шёл ко мне, Хуссейн, чтобы обвинить меня в том, что я совершил преступление против нашего союза, против нашей давнишней дружбы, я же припас и сейчас предъявлю тебе доказательство того, что моё отношение к тебе не изменилось. Что я по-прежнему верен всему сказанному и всему сделанному совместно.

   — Доказательство?

Тимур позвал слугу, тот позвал Байсункара, Байсункар послал стражников, и те привели в шатёр одноглазого купца, тайного посланца Кейхосроу, владельца Хуталляна.

Когда тот притерпелся к полумраку, царившему в шатре, и увидел, кто перед ним находится, то с глухим стоном рухнул на пол.

Хуссейн, повернувшись к Тимуру, спросил:

   — Кто это?

   — Он сейчас сам скажет.

Один из стражников ударил древком копья лежащего в копчик, тот глухо простонал, но остался в прежней позе.

   — Поднимите его! — велел Тимур.

Двое дюжих воинов схватили купца за плечи, оторвали от ковра.

   — Подведите его поближе, эмиру Хуссейну плохо видно.

Хуссейн, наклонившись вперёд, внимательно всматривался в лицо перепуганного человека.

   — Может быть, тебе легче будет его узнать, когда я сообщу тебе, откуда он прибыл?

   — Так откуда?

Хуссейн не отрывал взгляда от того, кто трясся перед ним и истекал пбтом ужаса.

   — Из Хуталляна.

Злейший враг владетельного Кейхосроу на мгновение повернулся к Тимуру, потом снова обратился внимательным, даже можно сказать, пронизывающим взглядом в одноглазого.

   — Это правда?

Тот молчал.

   — Говори же! Молчание тебя не спасёт. Если я решу, что тебя надо убить, тебя убьют и молчащим.

Но одноглазый продолжал беззвучно висеть на руках стражников.

   — Я знаю много способов развязывать людям языки, и, клянусь Всевидящим и Всемогущим, я познакомлю тебя со всеми этими способами. Ты хуталлянец?

Купец едва слышно проскрипел:

   — Да...

Хуссейн закрыл глаза и шумно втянул воздух широко раздутыми ноздрями.

   — Мне рассказывали, что в казни моего отца участвовал один одноглазый хуталлянец.

Купец визгливо закричал:

   — Это был не я, я потерял глаз только в прошлом году, клянусь всем тем, что ты считаешь святым, хазрет!

Хуссейн мрачно усмехнулся:

   — Не важно, когда ты потерял глаз. Важно, что мой отец предательски убит. Важно то, что он убит хуталлянцами, важно то, что среди них был одноглазый.

Купец забился в руках стражников.

Хуссейн снова повернулся к Тимуру:

   — Ты отдашь мне его?

Тот кивнул:

   — Но с одним условием.

   — С каким ещё условием? — стал возвышать голос Хуссейн, радуясь возможности раздуть затихшую было ссору.

   — Я хочу, чтоб ты выслушал до конца историю этого человека, брат.

   — Хорошо, только если для этого не понадобится тысяча и одна ночь.

Тимур, не державший при себе певцов и рассказчиков, не слышавший никогда о хитростях красавицы Шахерезады, не понял, конечно, что имеет в виду названый брат, но сообразил, что в словах его заключена какая-то ирония. Заключена так заключена, он решил не обращать внимания на неё.

   — Помимо того, что этот кривой посланец Кейхосроу похож на того негодяя, что участвовал в казни твоего отца, он ещё и тайный вестник.

   — Что ты имеешь в виду?

   — Он прибыл ко мне с известием от своего господина, что ты, мой брат и союзник, готовишь против меня какое-то злое дело.

Хуссейн опешил:

   — Я?!

   — Вот именно.

   — Но это же...

Тимур успокаивающе поднял искалеченную руку:

   — Не трудись, брат, опровергать то, что заслуживает лишь презрения. Я не поверил ни единому слову, изошедшему из этих змеиных уст, и в доказательство того, что это так, я отдаю тебе этого человека, пытавшегося воткнуть между нами отравленный наконечник недоверия.

Тимур специально говорил эти слова в присутствии стражников. Он знал, что к вечеру красочный рассказ о проявленном им благородстве разнесётся по становищу.