Типы прошлого

Разговорчивъ онъ никогда не былъ, ласковъ еще менѣе, но въ это время онъ какъ-то разцвѣлъ и разнѣжился. Входитъ онъ однажды въ женѣ въ комнату. Былъ свѣтлый весенній день. Жена его, стоя у открытаго окна, срывала вѣтви сирени и, смѣясь, кидала ихъ въ дѣтей, игравшихъ на коврѣ у ея ногъ. Онъ тихо подошелъ въ ней и въ какомъ-то внезапномъ, не свойственномъ ему порывѣ, обнялъ ее сзади за голову и крѣпко прижалъ въ груди. Она громко вскрикнула. Во-первыхъ, онъ ее испугалъ, а во-вторыхъ, крючкомъ воротника задѣлъ за волосы и очень больно. "Что это за солдатскія ласки!" вырвалось у ней въ первую минуту. "Я бы дала сейчасъ полжизни, чтобы вернуть эти несчастныя слова!" повторяла она часто потомъ, горько плача, покойницѣ моей матери. Онъ взглянулъ на нее и весь перемѣнился въ лицѣ. "Извините, сударыня," сказалъ онъ и вышелъ изъ комнаты, И съ этой минуты все было кончено. Жена ему чужая стала. Онъ сохранилъ всѣ приличія, былъ учтивъ, даже предупредителенъ въ ней, но ласки его она уже болѣе не видала до самой своей смерти. Нѣсколько разъ пыталась она объясниться съ нимъ; онъ каждый разъ уходилъ изъ комнаты. Отецъ мой, видя, какъ она тайно томилась и таяла, рѣшился заговорить съ нимъ объ этомъ. Онъ его выслушалъ, глядя на него во всѣ глаза и не поморщившись. "Я ея не обижалъ", сказалъ онъ, когда отецъ высказалъ все, что у него было на душѣ, и началъ объ другомъ. Зная его характеръ, возобновлять разговора не было уже болѣе возможности. Такъ прожила бѣдная женщина еще три года, заболѣла горячкой и умерла. И странно: въ самую годовщину ихъ размолвки, 25 мая. Во все время ея болѣзни онъ не отходилъ отъ ея постели и не допускалъ никого другаго ходить за ней. Передъ самой кончиной она просила, рыдая, у него прощенія. "Не виновата", сказалъ онъ только. Но когда все было кончено, онъ рухнулся всѣмъ тѣломъ на трупъ, приникъ въ ея губамъ и такъ и замеръ. Его подняли безъ чувствъ, синяго. Пустили кровь, она едва пошла. Когда онъ пришелъ въ себя, онъ заперся въ своемъ кабинетѣ, не отзывался ни на чей голосъ и не принималъ никакой пищи. Онъ вышелъ оттуда на четвертый уже день, и то благодаря моей матери, которая придумала привести дѣтей въ дверямъ кабинета и выучила ихъ просить: "папа, папа, выйди въ намъ, не покидай сиротъ". Онъ отперъ двери и вышелъ, шатаясь, и такъ худъ, что матушка вскрикнула отъ испуга. Онъ пожалъ ей руку, обнялъ дѣтей и спросилъ: "похоронили?" На утвердительный отвѣтъ матушки онъ кивнулъ головой и молча вышелъ въ садъ. Съ тѣхъ поръ никто никогда не слыхалъ, чтобъ онъ произнесъ имя покойницы.

— А дочь онъ такъ же сильно любитъ? сказалъ я.

— Да, но такъ же молчаливо, такъ же сдержанно, какъ и жену. Такъ какъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, Наденька должна пережить его, мы, вѣроятно, на томъ свѣтѣ только узнаемъ, насколько именно онъ любилъ ее здѣсь, отвѣчалъ, усмѣхаясь, Кемскій.

IV

Въ это время дверь отворилась, вошелъ человѣкъ, неся осторожно на подносѣ бокалъ съ шампанскимъ, и поднесъ его къ Кемскому.

— Что это? спросилъ этотъ съ удивленіемъ.

— Господинъ Звѣницынъ изволили вамъ прислать.

— Какой Звѣвицынъ? Ахъ да! Гвардеецъ?

— Точно такъ-съ.

— Благодари. Гдѣ онъ сидитъ?

— Вотъ тутъ-съ, отвѣчалъ слуга, подымая оконную стору, и вышелъ.

Мы взглянули въ окно. Оно выходило въ большую залу, величаемую въ гостинницѣ Шевалье зимнимъ садомъ. Посреди ея обѣдала за длиннымъ столомъ веселая разгульная компанія, состоявшая изъ людей всѣхъ возрастовъ, по преимуществу изъ петербургской военной молодежи и московскихъ убѣленныхъ игроковъ. Между ними рѣзво бросался въ глаза высокій, изящный Звѣницынъ, въ эполетахъ какой-то особенной, толстой, формы, небрежно-ловко сваливавшихся на грудь, и въ ослѣпительно-бѣломъ жилетѣ подъ лацканами разстегнутаго свѣтло-зеленаго сюртука. Обѣдъ былъ въ полномъ разгарѣ. Среди нестройнаго гама возгласовъ и тостовъ можно было разслышать, какъ чей-то раздирательно-фальшивый теноръ старательно выпѣвалъ:

   Пообѣдавъ очень плотно

   У мусьё, мусьё Луи,   Ходимъ шумно, беззаботно,   Вдоль по улицѣ любви, и, и…

Цѣлый хоръ подхватилъ за нимъ:

   Ахъ! еслибъ школы театральной   Не затворилъ бы намъ Творецъ!

   Ахъ! еслибъ въ школѣ те-а-тральной   Начальникъ былъ бы не….

Конца нельзя было понять, его покрылъ общій хохотъ.

— Притворить дверь, сказалъ Кемскій, подымаясь съ мѣста. Раздирательный фальцетъ продолжалъ между тѣмъ:

   Вотъ Анюта Прихунова,   Вотъ Макарова-душа,   А ужь Маша Соколова,

   Боже мой, какъ хоро….

Оглушительный голосъ прервалъ его:

— За здоровье нашихъ, господа! Ура!

— Урра! завопила компанія ему вслѣдъ.

— Эка ихъ разобрало! сказалъ я.

— И что ему надумалось подчивать меня? За что великія милости? примолвилъ съ неудовольствіемъ Кемскій, отодвигая отъ себя рюмку, присланную ему Звѣницынымъ.