Типы прошлого

Мой добрый Кемскій, — трудовая служба, одиночество, долгое пребываніе подъ далекими небесами сохранили въ немъ всю дѣтскую впечатлительность его сердца. Онъ, я убѣждался, былъ въ настоящую минуту все тѣмъ же ребенкомъ, какимъ мы всѣ любили и баловали его въ стѣнахъ Лицея. И тѣмъ дороже, тѣмъ милѣе былъ онъ для меня. Какъ жалка казалась мнѣ, въ то самое время, когда я пенялъ ему за грѣхи его невѣдѣнія, моя собственная дюжинная и безплодная опытность!

— Поѣдемъ со мной въ театръ! сказалъ онъ мнѣ, выходя отъ Шевалье. Сегодня Вильгельма Телля

Россини даютъ.

— И даже отвратительно, домолвилъ я. — А впрочемъ поѣдемъ.

V

Мы пріѣхали вътеатръ во-время.

Вильгельма Телля

(читай Карла Смѣлаго, благонамѣренный читатель,) давали въ пользу пѣвицы, которая въ то время располагала значительнымъ числомъ поклонниковъ.

Театръ былъ полонъ. Въ кассѣ оставалось два билета во второмъ ряду; мы взяли ихъ съ Кемскимъ.

Флейта заливалась трелями въ andante увертюры, когда мы вошли въ залу. Вся Москва была тамъ. Москва во всей разнохарактерности ея житейскихъ привычекъ. Въ бельэтажѣ, рядомъ съ барыней въ блондѣ и кружевахъ, съ низко-обнаженными плечами. сидѣла, въ темномъ гродетуровомъ капотѣ, женская личность изъ купецкаго званія, съ одутлою щекой, подвязанною чернимъ платкомъ! Подлѣ ложи, заключавшей въ себѣ съ полдюжины отборнѣйшихъ московскихъ львовъ, во фракахъ и бѣлыхъ галстукахъ, цѣлая дюжина дѣтей, начиная съ длиннаго всклоченнаго гимназиста и кончая сюсюкающимъ младенцемъ лѣтъ четырехъ, громоздилась живою пирамидой, вытягивая шеи и тыкая наперерывъ руками по направленію занавѣси. Изрѣдка долеталъ оттуда до партера тоненькій визгъ, и затѣмъ въ ложѣ происходило колебаніе, напоминавшее зыбь на морѣ: это значило, нянька выдергивала виновника изъ толпы своихъ питомцевъ и уводила его въ корридоръ для подобающаго наставленія. Въ креслахъ какой-то новоиспеченный гусарикъ, въ мундирѣ съ иголочки, безпрестанно привставалъ и обводилъ залу глазами, исполненными ноющаго выраженія, какъ бы умоляя зрителей не предполагать, чтобы могло быть что-нибудь общее между нимъ и двумя обширными бородачами въ лисьихъ шубахъ, возсѣдавшими справа его и слѣва. Въ первыхъ рядахъ сидѣли поклонники мѣстной Терпсихоры. Облеченные въ модные клѣтчатые шаровары, сочетанія цвѣтовъ самаго изумительнаго, съ огромнѣйшими булавками въ пестрѣйшихъ шарфахъ, и въ усахъ разнообразнѣйшаго рисунка, всѣ они, молодые и старые, носили на особахъ своихъ то достойное зависти выраженіе независимости, которымъ отличается Москвичъ, состоящій въпріятельскихъ отношеніяхъ, на ты, со всѣми полицеймейстерами столицы. Патріархомъ ихъ, казалось, былъ нѣкій Голіафъ, въ очкахъ и съ толстою палкой въ рукѣ, господинъ, для котораго снисходительная театральная дирекція согласилась устроить особыхъ размѣровъ кресло, такъ какъ въ обыкновенное онъ вмѣщаться не могъ. Предметомъ его страсти, скажу мимоходомъ, была корифея съ не менѣе его самого монументальнымъ развитіемъ формъ. На его пожирающіе взгляды дѣва эта отвѣчала со сцены невинно-дѣтскими улыбками, добросовѣстно выкидывая въ то же время своими, состоявшими на службѣ, ногами, при чемъ показывала публикѣ пятку величиной въ лошадиную голову. Подлѣ Голіафа юлилъ и мотался, шушукалъ съ сосѣдями нѣкто Вашневъ, Ноздревъ московскихъ салоновъ того времени, невысокій и плотный брюнетъ, съ маленькими, бѣгавшими какъ у озлобленной крысы глазами и совершенно плоскимъ лицомъ, о которомъ Крусановъ, не стѣсняясь, при самомъ его владѣльцѣ, выражался такъ: что-де эта физіономія самою природой на то именно устроена, чтобъ ее можно было прикрыть вплотную ловко пущенною въ нее тарелкой….

Въ ближайшемъ къ сценѣ бенуарѣ, съ правой стороны, почти рядомъ съ занятыми нами креслами, сидѣла, лицомъ въ сценѣ, дѣвушка, которую до сихъ поръ я, передавая слова Кемскаго, безцеремонно называлъ Наденькой; пора назвать ее, согласно съ приличіями, полнымъ ея именемъ: сидѣла Надежда Павловна Чемисарова. Въ глубинѣ ложи стоялъ, опершись о стѣнку, ея отецъ. Наружность его мнѣ очень понравилась, хотя мало отвѣчала тому образу, который я составилъ себѣ о немъ послѣ разсказовъ Кемскаго. Въ немъ ничего не было генеральскаго, даже военнаго, кромѣ развѣ густыхъ сѣдыхъ усовъ и откинутой нѣсколько назадъ головы, — слѣдъ долгоносимаго высокаго мундирнаго воротника. Черный партикулярный сюртукъ, съ едва замѣтною Георгіевскою ленточкой въ петлицѣ, свободно обнималъ его почти юношескій станъ. Росту онъ былъ средняго, худощавъ, но вся его особа носила печать какой-то сознательной и безпощадной силы. Сухія очертанія его черепа были чрезвычайно благородны. Съ перваго раза чувствовалось въ этомъ человѣкѣ присутствіе того, чему доморощенные наши современные нивелеры придумали названіе бѣлой кости и надъ чѣмъ они издѣваются съ ожесточеніемъ весьма сомнительнаго свойства. Онъ глядѣлъ впередъ безцѣльно, съ полнымъ равнодушіемъ, повидимому, и къ музыкѣ, и ко всему окружающему.