Тишайший (сборник)

– С чем вы пришли ко мне? – спросил.

Псковичи поднялись с колен, из толпы выступили всегородние старосты, люди богатые и благонамеренные, истые отцы города Пскова, Семен Меньшиков и Иван Подрез.

– Владыко, молим тебя, уговори воеводу окольничего Никифора Сергеевича, чтобы он не отдавал хлеба в Свейскую землю, пока от государя не придет ответ на челобитье псковичей.

Это сказал Семен Меньшиков, а Иван Подрез добавил:

– Владыко, нам, всегородним старостам, пока удалось отвести беду от города. Смилуйся, пошли за окольничим и порадей ради Пскова, умоляя воеводу исполнить народный глас.

Перед Макарием тридцать послушных, богобоязненных, напуганных псковичей. У крыльца толпа. Люди здесь тоже не из последних, тоже послушны и богобоязненны – богатенькие. А вот которые по городу мечутся, те удержу не знают. Терять им нечего, потому что нет у них ничего. И Макарий, кроткий пастырь неистовых псковичей, смиренно исполнил челобитье горожан: послал за воеводой.

Воевода явился тотчас.

Окруженный десятком телохранителей, на конях – от палат воеводы до палат архиепископа рукой подать – мчался Собакин на толпу. Расступилась толпа. Осадил Никифор Сергеевич коня у самого крыльца, сошел с седла лениво, покряхтывая, поднялся на крыльцо неторопко. Не глядя на челобитчиков, будто их не было в сенцах, подошел к Макарию принять благословение, а уж потом только повернулся к Меньшикову и Подрезу, уставясь на них с удивлением: а вы, мол, тут зачем?

Запинаясь, Иван Подрез выложил воеводе просьбу псковичей – не отдавать хлеб в Свейскую землю до ответа из Москвы на челобитье.

– Я должен исполнить государев указ так, как мне велено, – ответил Собакин, глядя перед собой. – А велено мне отдать хлеб шведам без промедления. Челобитчиков ваших я не принял и не приму. Посылайте их к государю мимо меня.

Воевода смолк и воззрился на принарядившихся ради важного дела горожан: что ж, мол, вы стоите, как бараны, разговор окончен. Но челобитчики с места не трогались. Тогда по лицу воеводы поползла удивленная улыбка: брови вверх, нос вверх, уголки губ вверх. Ползла-ползла улыбка да сломалась, на носу аж хрящик побелел.

– А чего это вы в государственные дела суетесь? – крикнул. – Вашего ли ума дело? Зачем толпою ввалились на двор архиепископа? Защиты от воеводы искать? По-вашему, лишь бы Псков жил безбедно, а Русь – Бог с ней. Пропадай! Голодай! Мы за всех не ответчики. Так, что ли?

Воевода орал на сытых псковичей, а к Макарию-то и вправду одни сытые явились.

– Господин наш… – заикнулся Семен Меньшиков.

Воевода ногой топнул:

– Кликуны!

Потемнели псковичи лицами. Весь страх соскочил. «Кликуны».

Кликунов в Смутное время на воротах вешали. И сказал тут Максим Яга:

– Ты, Никифор Сергеевич, ругаешь нас, что нос суем не в наше дело… Мы бы не совали, если бы ты все делал так, как государь указал.

– Что?!

– Не кричи, Никифор Сергеевич! Скажи лучше, зачем пускаешь немцев в город на пиры к Федору Емельянову? В крепости иноземцам быть не велено.

– Ну так что ж, что пускаю? Пускаю! Не запираюсь. А велел я купца Армана пустить к Емельянову потому, что Федор болен, из двора не выходит. Федором у немцев заторговано на государя знаете сколько золотых?

– Сколько?

– Много.

– Ты, воевода, умен, – начал говорить Семен Меньшиков, – тебе и положено быть умным. Ты больше нашего знаешь, так тебе надобно больше знать. Но коли ты один государев запрет нарушил, люди могут подумать, что и хлебное дело…

– Молчать! – крикнул Собакин. – Вы что, государю не верите?

– Государю верим! – криком ответили псковичи.

– Мне не верите, государеву человеку, государем на место посланному?

– Так ведь то государь, а то воевода.

– Подьячего ко мне! – приказал Собакин.

Архиепископ Макарий стоял потупясь, не зная, как вмешаться в дело. Успокоить воеводу было нелегко. Скажешь ему слово, а он вгорячах отбреет и тебя, служителя Господа Бога. Тогда совсем хлопот не оберешься. Псковичи истолкуют это по-своему: Церковь за них. И что тогда будет, лучше не угадывать. Молчал Макарий, псковичи шумели, наседали на воеводу, а он опять будто и не видел их.

Явился подьячий.

– Перепиши имена всех, кто здесь был! – приказал ему Никифор Сергеевич.

Псковичи, давясь в дверях, бросились вон.

Толпа перед домом архиепископа колыхнулась, забродила. Сначала в гуд, а потом в шум, а там и в крик:

– Эй, воевода! Хлеба отдать не позволим!

– Сам жрешь, а у нас брюхо к спине липнет!

– Окольничий, покажись! Мы тебя побреем под немца.

Никифор Сергеевич переглянулся с Макарием и побледнел.

Псковичи не испугались.

На крыльцо, размахивая руками, поднялся Иван Подрез, закричал на толпу:

– Вы нас привели бить челом. А окольничий за то велел переписать всех нас и пошлет отписку к государю. И нам за то, что шумом приходили, опала будет от государя.

– Делать что, говори!

– Приходите завтра, миром, к Всегородней избе! Горячка соскочит, вот и подумаем вместе, как быть.

– Завтра так завтра, а воеводе хлеба отдать не позволим!

На том и разошлись.

Нежданная милость