Титан. Жизнь Джона Рокфеллера

Рокфеллер неоднократно отклонял возможности ответить Иде Тарбелл и отказывался от предложений описать его жизнь, а теперь решил опубликовать мемуары в похожих на Тарбелл ежемесячных выпусках в «Ворлд’з ворк». Журнал был тем более безопасной привлекательной площадкой, так как его издатель, Уолтер Х. Пейдж, был членом Совета по всеобщему образованию. В феврале 1908 года Рокфеллер начал ежедневно играть в гольф в Огасте, штат Джорджия, с издателем Фрэнком Н. Даблдеем. Их разговоры вылились в семь статей под заголовком «Случайные воспоминания о людях и событиях», публикация которых началась в октябре 1908 года. Эти замысловатые поверхностные статьи были написаны Даблдеем с помощью Старра Мерфи. После Даблдея Пейдж опубликовал их в книжной форме в 1909 году, том вышел одновременно в Англии, Германии, Франции и Италии. Рокфеллер считал, что это должное покаяние издателей, старавшихся исправить вред, нанесенный в прошлом, «когда они полагали, что служат правому делу», – сказал он Эдит⁶⁰.

Из юридических соображений редактирование серии требовало большого такта. Рокфеллер знал, что генеральный прокурор будет тщательно просматривать выпуск для своего антимонопольного иска, и адвокаты «Стандард» методично прочесали каждое слово. Поначалу Рокфеллер хотел урезать главу о Вдове Бакус, ссылаясь на незначительные суммы, но Гейтс возразил, что история захватила общественное воображение как раз из-за мелких сумм. «Я сомневаюсь, что любой другой навет против вас или компании нанес больше вреда, – сказал Гейтс напрямую. – Если человек или компания способны сделать такое с бедной беззащитной вдовой и за небольшую сумму денег, какими же безжалостными должны быть ее дух и методы!»⁶¹

Согласившись с аргументами Гейтса, титан посвятил больше страниц Бакус, чем любому другому из своих великих промышленных предприятий.

В большинстве своем Рокфеллер воздерживался в книге от спорных моментов. Даблдей хотел представить вместо грозного Рокфеллера добродушно-веселого человека, с которым он познакомился. Рокфеллер взял тон доброго дядюшки, представив себя заядлым садовником и спортсменом, сказав читателю в самом начале: «В такое дождливое утро, как сегодня, когда о гольфе не может быть и речи, мне неожиданно захотелось проявить кокетство старого болтуна»⁶². Он был просто Джоном, ближайшим соседом. О своей жизни он сказал: «Я живу поселянином вдали от делового шума, играю в гольф, сажаю деревья и все-таки так занят, что порою жалею, зачем день не содержит вдвое больше часов»⁶³

. Как всегда, он старался казаться образцом христианской терпимости, подставляя вторую щеку при нечестных нападках на него. «Я, по крайней мере, уже вынес приходящуюся на мою долю порцию критики, но могу сказать откровенно и искренне, после нее у меня не осталось ни злобы, ни другого какого горького чувства по отношению ни к одной человеческой душе» ⁶⁴.

В «Случайных воспоминаниях» Рокфеллер описал справедливый мир, где сильные трудолюбивые люди вознаграждены, а ленивые наказаны; примесь трагедии не заслоняла его видение. Несмотря на растущую волну антимонопольных исков, Рокфеллер твердил о своей вере, о том, что совместная работа, а не конкуренция способствует общему благу. «Весьма вероятно, что задержка в прогрессе и обеспеченности американского народа, – провозгласил он, – находит сильнейшую поддержку в готовности американских коммерсантов вкладывать свой труд и средства в основание предприятий-конкурентов вместо того, чтобы повышать ценность отраслей промышленности, нуждающихся в этом и тем самым открывать новые рынки работы»⁶⁵

.

Мемуары Рокфеллера получили неоднозначные рецензии, но помогли очеловечить его образ. Все, конечно, с нетерпением ждали реакцию Иды Тарбелл, и она должным образом предоставила раскатистый залп критики в одной чикагской газете:

«Послушайте: вот господин Рокфеллер из его автобиографии, к этому человеку я испытываю подлинное и великое восхищение. Он неподражаем – нет другого слова – в своих тихих мудрых рассуждениях о правильном размещении японской айвы и елей, о расположении герани и роз… И есть другой господин Рокфеллер… Точно так же и почти так же безлично, безжалостным вихрем или потоком он пронесся по стране подобно гунну-завоевателю, невзирая ни на кого, ища лишь добычи для себя. Нет, он не гунн: разрушительная сила его слишком умна. Он скорее, как Наполеон у Бернарда Шоу – великий, потому что отменил для себя обычные законы конвенции и морали, одновременно оставив их действовать для других. Он мастодонт механики мысли. Будете ли вы взывать к жалости парового плуга? Будете ли вы искать угрызения совести у электродинамо?»⁶⁶

Очевидно, леди не смягчилась.

* * *