Тито и товарищи

В этом вихре событий Тито постоянно поддерживал связь с Москвой. Одним из его крупнейших достижений в 1940 г. стало установление радиосвязи между Загребом и Коминтерном после того, как был уничтожен его центр в Брюсселе. Для этого Коминтерн в мае послал в Хорватию Йосипа Копинича – Вокшина, под псевдонимом Ваздух, и Стеллу Панайотис-Бамьядзидос, греческую телеграфистку. Они выдавали себя за мужа и жену и вскоре действительно ими стали. С помощью Влатко Велебита они нашли на окраине Загреба подходящий дом с садом и у леса – на случай, если понадобится быстро убежать. С этим центром, помимо КПЮ, были связаны еще семь коммунистических партий: итальянская, швейцарская, австрийская, венгерская, болгарская, греческая и словацкая[354]. Так начался интенсивный обмен информацией, который сперва – благодаря Ваздуху, затем – благодаря работе радистов в Верховном штабе Тито и Главном штабе Словении охватывал во время войны широчайшую территорию. Вероятно, Тито обменивался с Коминтерном и другими советскими службами в Москве сотнями депеш, о которых ничего не знали даже некоторые из его ближайших друзей. Он сам писал их и ревниво хранил в тайне

[355]. «На заседаниях Политбюро, – впоследствии рассказывал Ранкович, – из депеш, которые Тито получал из Москвы и Коминтерна, он сообщал нам лишь то, что считал нужным.

Никто из нас никогда не видел ни одной депеши. Во время войны, на марше Тито перед тем, как лечь спать, засовывал депеши в сапог и снова надевал его. Так он подстраховывался, чтобы их никто у него не украл. Да и после войны он хранил все депеши из Москвы в стальных сейфах – в Белграде, на Бриони, в Сплите. Некоторые самые важные всегда держал при себе». Ранковича очень раздражало такое недоверие. «Кто я тут? Какова моя ответственность, если от меня скрывают депеши из Москвы?» – спросил он однажды. Тито резко ответил: «Я – генеральный секретарь партии. Я имею право решать, о чем должен оповещать тебя и всех вас»[356]

.

На следующий день после государственного переворота 27 марта Тито с помощью черногорских летчиков, сочувствовавших партии, вылетел из Загреба в Белград, чтобы на месте следить за развитием событий. Тогда у пассажирского самолета типа «Локхид» сломался мотор, и несчастья едва удалось избежать [357]. (Вероятно, из-за этого он впоследствии не любил летать на самолетах.) На встрече с белградскими товарищами он сказал, что пакт между Югославией и странами Оси разорван. «Война неизбежна, на страну нападут….»

[358] Он послал в Москву телеграмму, написанную в том же ключе, в которой предложил, чтобы коммунисты организовали всеобщее сопротивление вероятной итальянско-германской агрессии и попыткам британцев вовлечь Югославию в войну на своей стороне. Следует оказать «всенародный нажим на новое правительство, требуя расторжения пакта с тройственным союзом и заключения пакта о взаимопомощи с СССР»[359]

. Этот боевой настрой очень обеспокоил Москву, опасавшуюся каким-либо образом бросить вызов Гитлеру. Руководство КПЮ 31 марта 1941 г. получило переданное через Копинича указание Коминтерна отказаться от организации массовых уличных демонстраций и вооруженных столкновений с властями. «Не забегайте вперед. Не поддавайтесь на провокацию врага. Не ставьте под удар и не бросайте преждевременно в огонь авангард народа. Момент для решительных схваток с классовым врагом еще не наступил»[360].

Неожиданное поражение югославских вооруженных сил удивило коммунистов, ведь они верили мифам о героических традициях сербов. В 1944 г. Джилас сказал Мануильскому: «Нашей ошибкой было то, что мы думали, что большая часть офицерского корпуса, связанного с Генеральным штабом, окажет немцам сопротивление. Но этого не произошло. Большинство из них оказались предателями»[361]. Руководители КПЮ ожидали, что Югославия будет сопротивляться хотя бы месяц или дольше, что дало бы им возможность укрепить свои организации и связаться со сторонниками, которых в вооруженных силах было много. На деле же немцы при наступлении не встретили сопротивления. По словам Джиласа, «никакого серьезного боя не произошло, это был марш-парад»[362].