Титус Гроан

Воздух мгновенно наполняется гневным мявом сотен котов, которые лезут на стены и на мебель и со скоростью света скачут и кружат по голубому ковру, создавая в комнате подобие белого смерча. Кровь, текущая по щеке Стирпайка, кажется, соскальзывая ему на живот, теплым чаем. Рука, которую он машинально поднял к лицу в пустой попытке защититься от удара, переползает к щеке, Стирпайк отступает на шаг, кончики пальцев его увлажняются. Полет же кота завершается ударом о стену – рядом с дверью, в которую только что вошло третье действующее лицо. Наполовину оглушенное животное, у которого между когтей левой передней лапы так и застрял обрывок землистой кожи Стирпайка, рушится на пол и, увидев нависшую над ним фигуру, со стоном подползает на шаг к новой гостье, а следом, сделав сверхкошачье усилие, прыжком взвивается на ее высокую грудь, где и сворачивается, сверкая желтыми лунами глаз над белизною охвостья.

Флэй отводит взгляд от Стирпайка. Вид красной крови, пузырящейся на щеке выскочки, поднимает ему настроение, но радости этой тут же и приходит конец, ибо теперь он помраченно глядит в суровые глаза графини Гроанской.

Большое лицо ее наливается тусклым, ужасным цветом марены. Взгляд напрочь лишен милосердия. Причина ссоры между Флэем и юным Стирпайком ей нимало не интересна. Графине довольно того, что одного из ее котов саданули о стену, причинив несчастному боль.

Флэй ожидает ее приближения. Костистая голова старого слуги остается неподвижной. Неуклюжие руки безвольно свисают вдоль тела. Флэй понимает, какое совершил преступление, и пока он ждет, мир его Горменгаста – уверенность в будущем, любовь, вера в Дом, преданность – все разваливается на куски.

Графиня замирает в футе от него. От близости ее уплотняется воздух.

Голос Графини, когда она отверзает уста, звучит очень хрипло:

– Я свалю его на пол одним ударом, – тяжко произносит она. – Вот что я сделаю с ним. Я разобью его на куски.

Флэй поднимает глаза. В нескольких дюймах перед собою он видит белого кота. Видит волоски на его спине – каждый стоит дыбом, обращая спину в пригорок, поросший жесткой белой травой.

Графиня опять произносит что-то, погромче, но у нее так перехватило горло, что Флэй ничего не понимает. В конце концов, ему удается различить несколько слов:

– Тебя больше нет, ты сгинул. Тебе конец.

Рука Графини, поглаживающая белого кота, неудержимо дрожит.

– Я с тобою покончила, – говорит Графиня. – И Горменгаст тоже.

Слова с великим трудом продираются сквозь ее горло.

– Тебе конец… конец.

Голос ее вдруг возвышается.

– Жестокий дурак! – кричит она. – Жестокий, никчемный дурак, животное! Прочь! Прочь! Замок отвергает тебя! Уходи! – ревет она, прижимая ладони к коту на груди. – Меня мутит от твоих длинных мослов!

Флэй еще выше поднимает маленькую костистую голову. Постичь происшедшее ему не по силам. Флэй сознает лишь, что оно слишком ужасно для его восприятия, немота окутывает ужас, случившийся с ним, как бы стеганым одеялом. Плечи засаленного черного одеяния Флэя отливают зеленым блеском – это солнце, внезапно пробившееся в эркерное окно, играет на них. Стирпайк вглядывается в старого слугу, прижимая к щеке пропитанный кровью платок и постукивая ногтями о стол. Нельзя не отдать старику должного – голове его присуще редкостное изящество. И какой он быстрый. Нет, право же, очень быстрый. Это стоит запомнить – из кота получается отличный метательный снаряд.

Флэй обводит комнату взглядом. Пол за спиною Графини переливается белизной, ноги ее облила застывшая пена тропического прибоя, сквозь которую тут и там проступает лазурный ковер. Флэй понимает, что видит все это в последний раз, и поворачивается, чтобы уйти, но, поворачиваясь, вспоминает о Завтраке. И с удивлением слышит собственный голос, произносящий:

– Завтрак.

Графиня знает, что первый слуга ее мужа обязан присутствовать на Завтраке. Поубивай он хоть всех котов на свете, ему все равно надлежит явиться на Завтрак, даваемый в честь Титуса, семьдесят седьмого графа Горменгаст. Надлежит. Это превыше всего.

Теперь и Графиня поворачивается и, медленно перейдя комнату и прихватив из каминной стойки тяжелую железную кочергу, подходит к эркерному окну. С приближеньем к нему правая рука Графини начинает раскачиваться – с неспешностью, с какой мохнатая нога битюга опускается в дождем оставленную лужу. Пронзительный дрязг и треск, звонкая осыпь стекла на каменные плиты под окном, затем тишина.

Стоя спиною к комнате, Графиня глядит сквозь звездообразную дыру в стекле. Зеленая лужайка лежит перед нею. Она смотрит на солнце, на свет его, сквозящий в далеких кедрах. Нынче день Завтрака в честь ее сына. Она оборачивается.

– Даю тебе неделю, – говорит она, – потом ты покинешь эти стены. Для Графа подыщут другого слугу.

Стирпайк навостряет уши, на миг перестав даже барабанить пальцами по столу. Когда дробь его ногтей возобновляется, в пробоину проскальзывает и опускается на плечо Графини пустельга. Графиня, ощутив хватку птичьих когтей, морщится, но глаза ее становятся ласковыми.