Воспользовавшись миниатюрным, желобчатым уступом в твердой, беловато-бесцветной плоти, на котором зубы Фуксии оставили параллельные проточины, Стирпайк с жадностью впился в него, верхние зубы продрали морщинистую кожуру, зубы нижние вгрызлись в бледный крутой скат, поднявшись почти до его середины, – и сошлись в тайном и темном центре плода, в тусклой абактинальной области, где с давнего мига, в который июньский ветерок разметал лепестки грушевого цвета, день и ночь шло скрытое, непостижимое вызревание.
Вгрызаясь в грушу вторично, он ощутил, как слабость вновь наполняет его, словно бы разреженным воздухом, и осторожно склонился и припал лицом к столу, ожидая, когда силы его восстановятся достаточно, чтобы можно было продолжить скрытную вечерю. Подняв же голову, он заметил длинную, изящных очертаний козетку. Он пересыпал финики из картонной коробки в карман и, взяв булку в одну руку, а кувшинчик с вином в другую, осторожно прошел вдоль края стола, в несколько спотыкливых шагов пересек пол, отделявший его от козетки, и плюхнулся на винно-красную кожу ее обивки, уложив одну пыльную ногу поверх другой.
Стирпайк полагал, что кувшинчик заполнен водой, поскольку не заглянул внутрь, когда поднял его и, прикидывая вес, покачал, и потому, ощутив на языке вкус вина, он выпрямился с внезапно воспрявшей силой, как будто одна только мысль о вине воскресила его. И впрямь, вино сотворило с ним чудо – через несколько минут, подкрепив его бодрящее действие хлебом, финиками и остатками второй груши, Стирпайк ожил настолько, что встал и, на странный свой манер подволакивая ноги, прошелся по комнате. Губами, втянутыми под сжатые зубы, он насвистывал, тонко, пронзительно, немелодично, то и дело прерываясь, когда взгляд его более, чем на миг, приковывала какая-то из картин.
Свет меркнул быстро, Стирпайк почти уже повернул ручку двери, чтобы, прежде чем вытянуться на ночь на козетке, поискать, пусть даже в сумраке, комнату поудобнее, когда услышал отчетливый звук шагов.
С мгновение он простоял неподвижно, с рукой еще протянутой к двери, затем голова его склонилась налево – Стирпайк прислушивался. Да, сомнений нет, кто-то идет через смежную комнату или следующую за ней.
Беззвучно, как привидение, сделав еще шаг вперед, он повернул ручку и потянул к себе дверь, приоткрывая ее на мельчайшую долю целого, оказавшуюся, впрочем, достаточной, чтобы приникнуть глазом к щели и увидеть то, что заставило его замереть на вдохе.
И не без причины, поскольку малость комнаты, в которой он провел последний час с лишком, внушила ему мысль, будто дверь ведет в помещение примерно тех же размеров. Когда же он заглянул в щель между дверью и косяком, и понял, насколько ошибся в предположениях о величине смежной комнаты, то испытал потрясение, по силе своей уступавшее лишь изумлению, охватившему его при виде приближающейся фигуры.
Дело было не только в
Где же он видел это красное платье? Где? Где? Совсем недавно. Он услышал, как девочка поднимается по ступеням. Оглядел комнату. Спрятаться некуда. На глаза ему попалась покоившаяся на столе книга.