Титус Гроан

– Как ты попал в мою комнату? – сипло спросила Фуксия.

– Залез снизу, – ответил Стирпайк. – Залез по плющу. Я лез по нему целый день.

– Отойди от окна, – сказала Фуксия. – И встань у двери.

Удивленный Стирпайк подчинился. Однако руки из карманов не вынул. Он чувствовал теперь под ногами более твердую почву.

Скованной поступью Фуксия приблизилась к окну, прихватив по пути свечу со стола, и заглянула за подоконник, держа над бездной бьющееся пламя. Отвесная стена, которую она так хорошо помнила при дневном свете, казалась теперь еще более жуткой.

Она повернулась лицом к комнате.

– Ты, наверное, хорошо лазаешь, – сказала она – угрюмо, но с ноткой восхищения в голосе, немедля отмеченной Стирпайком.

– Да, – сказал Стирпайк. – Однако мне невмочь и дальше сносить эту грязь на моем лице. Не могли бы вы дать мне немного воды? Позвольте мне умыться, ваша светлость, а после, если мне нельзя остаться здесь, скажите, где бы я мог поспать. Прошлой ночью я не смог даже вздремнуть. Я устал, но мысль о каменном поле по-прежнему не покидает меня. Отдохнув, я сразу отправлюсь к нему.

Наступило молчание.

– На тебе кухонная одежда, – без выражения произнесла Фуксия.

– Верно, – отозвался Стирпайк. – Но я избавлюсь от нее. Я ведь из кухни-то и бежал. Я ее ненавижу. Я жажду свободы. И никогда туда не вернусь.

– Так ты искатель приключений? – спросила Фуксия, на которую, хоть по ее мнению Стирпайк не имел с таковым ни малейшего сходства, совершенное им восхождение и потоки изливаемых им слов произвели очень сильное впечатление.

– Да, – ответил Стирпайк. – Именно так. Но сейчас я нуждаюсь в воде и в мыле.

Воды на чердаке не было, мысль же о том, чтобы пойти с чужаком в свою спальню, где он сможет умыться, а потом еще отправиться на поиски еды для него, очень не нравилась Фуксии, поскольку его пришлось бы провести по другим помещениям ее чердака. Но тут ей пришло в голову, что так он, во всяком случае, покинет ее святилище и что, не считая возвратного спуска по плющу, единственный имеющийся в его распоряжении путь отсюда лежит через чердак, винтовую лестницу и ее спальню. Подвернулась также и мысль, что если она поведет его вниз теперь, он в темноте увидит немногое, а вот завтра весь чердак будет как на ладони.

– Леди Фуксия, – сказал Стирпайк, – может быть, существует работа, которую я мог бы исполнять? Вы не познакомите меня с кем-нибудь, кто возьмет меня в услужение? Я не кухонный лакей, леди Фуксия, я человек цели. Дайте мне пристанище на эту ночь и помогите завтра увидеться с кем-либо, кто смог бы меня нанять. Все что мне нужно, это один разговор. Об остальном позаботится мой мозг.

Фуксия, приоткрыв рот, безотрывно смотрела на него. Затем выпятила полную нижнюю губу и спросила:

– Откуда этот омерзительный запах?

– От грязной мути, которой вы меня окатили, – ответил Стирпайк. – Так теперь пахнет мое лицо.

– Ой, – сказала Фуксия и снова взялась за свечу. – Иди за мной.

Стирпайк так и сделал – в дверь, по балкону, по лесенке вниз. Фуксия и не думала помогать ему в тусклой тьме, хоть слышала, как он оступается. Стирпайк держался по возможности ближе к Фуксии, к предшествовавшему ей пятнышку призрачного света на полу, но когда она проворно зашагала между наваленными на первом чердаке штабелями бросовых вещей, он получил далеко не один чувствительный удар по лицу – нанизанными на свисающую веревку шипастыми раковинами, жирафьей ногой, под которую нырнула Фуксия, – а один раз вынужден был, затаив дыхание, замереть перед бронзовой рукоятью меча.

Ко тому времени как он добрался до верхней ступеньки винтовой лестницы, Фуксия прошла уже больше ее половины. Чертыхаясь, Стирпайк начал спускаться следом за ней.

Прошло еще много времени, прежде чем он почувствовал, что в спертом воздухе лестницы повеяло свежестью, и спустя несколько мгновений сошел по последнему витку ступеней и очутился в спальне. Фуксия засветила висящую на стене лампу. Шторы задернуты не были, ночь заполняла треугольники окон.

Она налила из кувшина воды, в которой так отчаянно нуждался Стирпайк. Запах уже отнимал у него последние силы – едва он, прижав к животу тощие, костлявые руки, вступил в спальню, как его непристойно вырвало.

Заслышав бульканье воды, льющейся в тазик на умывальнике Фуксии, он сквозь стиснутые зубы втянул побольше воздуха в грудь. При звуке его сходящих по дощатым ступеням шагов Фуксия обернулась с кувшином в руках, и вода полилась через край, растекаясь в свете лампы яркими лужицами на темному полу.

– Ты хотел воды, – сказала она, – вот.

Стирпайк метнулся к тазику, стянул куртку с жилетом, и встал в полумраке бок о бок с Фуксией, очень тощий, с задранными плечами, со странным высокомерием, сквозящим во всей его осанке.

– А мыло? – спросил он, опуская в тазик руки. Холод воды заставил его содрогнуться. Лопатки, когда Стирпайк согнулся на тазиком, еще выше задрав плечи, резко выступили на спине. – Мне не смыть эту грязь без мыла и щетки, ваша светлость.