Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь

– Открывай рот!

– Мне не хочется. П-п-пойдем. Уже п-п-поздно, да и холодно. Мы замерзли.

– Рот открывай. – Эйверин нажала большим пальцем на подбородок Тюльпинса. – Вот так, ага. Теперь запрокидывай голову. Ну? Хорошо?

Тюльпинс помолчал пару минут, а потом тихо сказал:

– Хорошо.

– Я знаю, тебе нравится жить. – Эйви опустила голову. – Сейчас тут очень красиво, правда? Этот снег… Он как будто специально для тебя. Он не похож на мертвый снег из гор. Такой пушистенький. – Эйверин нагнулась, зачерпнула холодный пух и подула, чтобы он угодил прямо Тюльпу в лицо. – Как шерстка Крикуна. Отличный снег. Совсем новый. Чтобы начать что-то по-новому. По-новому думать, по-новому жить.

Тюльпинс выплюнул снег изо рта и слабо улыбнулся.

– Может, не нужно жить для чего-то большого, Тюльп? Можно ведь и для такого вот. Совсем маленького, но волшебного. Правда? – Эйверин поймала снежинку на ладонь, и та быстро растаяла.

Тюльпинс неопределенно пожал плечами и проворно облизал губы.

– Идем. На самом деле у меня жутко болит рука. – Парень хохотнул. – А я не жалуюсь, заметила?

– Еще минуточку! – Эйверин отступила на шаг, а потом толкнула Тюльпинса в сугроб и сама увалилась следом. – За шиворотом немного щекочется, а в целом прямо замечательно, да? Эй, ты спишь там, что ли? Ты думал, что мы скажем Полуночи?

– К-конечно. – Тюльпинс слегка пошевелился, но лицо его в свете фонарей казалось таким пугающе бледным, что Эйверин тут же принялась поднимать его на ноги. Отряхнувшись от снега здоровой рукой, парень продолжил: – Скажем, что на нас напали ребята Рауфуса. Их ведь все боятся. А мистер Гиз отправил нас как раз в Нижний город… – Тюльп замолчал, внимательно глядя на Эйверин. От такого холодного и проницательного взгляда ей стало не по себе.

– Что? – спросила она, нахмурив брови.

– Т-ты думаешь, что твой отец делает это не по своей воле? – Парень тяжело вздохнул, подбирая слова.

Кровь прилила к щекам Эйви, зубы со скрежетом сжались. Конечно, он околдован. Совершенно точно околдован.

Эйверин гневно откинула волосы на спину и зашагала в сторону особняка Полуночи, пиная сугробы. И почему отцовские сапоги показались ей сейчас не такими удобными, как прежде?

Возле особняка Полуночи суетились слуги: гостей, прибывающих на бал, ожидали уже с завтрашнего дня. И только мистер Элнеби, еще более уставший и вымотанный, спокойно стоял у ворот и всматривался в даль. Когда он заметил Тюльпинса и Эйверин, его бледное лицо побагровело. Он кинулся к ним, как борзая собака, завидевшая дичь: вот-вот настигнет и порвет на кусочки.

– Н-на нас напали! – воскликнул Тюльпинс за мгновение до того, как открылся большой рот мистера Элнеби.

– Что за вид?! Ах, что за вид! – завопил помощник Полуночи, осматривая Эйверин. – Ах! Она меня убьет! Точно убьет! А я велел слугам прочесать весь город! А вы… вы! – Щеки мистера Элнеби возмущенно раздулись, и лицо его приняло более здоровый вид. – Быстро по комнатам! Привести себя в порядок и явиться ко мне! Нет-нет! Ждите в своих комнатах! Она хотела видеть вас еще с утра, я не знаю, как ей теперь объяснить… – Мужчина театральным жестом прижал кончики тонких пальцев к лицу. – Ох… Ждите у себя, да!..

Эйверин и Тюльпинс протиснулись к особняку и от входа первым делом повернули к кухне. Там все так суетились, что даже не заметили исчезновения пары подносов с профитролями и огромного куска вяленой говядины.

– Как переоденешься, приходи ко мне. – Тюльпинс обернулся к Эйверин, когда они шли по узкому коридорчику. – Можно разложить еду на пианино.

Эйви кивнула: ей тоже не хотелось оставаться одной. Она приняла обжигающе горячую ванну, покормила Крикуна, который все еще к ней не привык и отказывался вылезать из клетки, а потом надела одно из платьев, подаренных Дадой, и пошла к Тюльпинсу.

На стук Тюльп ответил лишь кряхтением и сдавленными стонами. Эйверин решительно распахнула дверь, и парень завизжал.

– Эй! П-по-твоему, прилично так врываться?!

Бывший господин стоял посреди комнаты в одних брюках и пытался натянуть на себя рубашку. Его дряблая кожа, свисающая складками, неприятно поразила Эйверин. В одежде парень казался куда худее.

– Т-ты думаешь выходить или нет?! – требовательно повторил увалень.

Эйверин шагнула в комнату и прикрыла дверь. Левая рука Тюльпа выглядела ужасно: посиневшие пальцы, на которых висели клочки тканей, раздулись, как сосиски, предплечье неестественно искривилось, кожа над выпирающими отломками побелела и отдавала синевой.

– Ох, куча переломов, – критично осмотрев руку, сказала Эйви. – Тебе за помощью бы обратиться. Сильно болит? – Эйверин с легкостью разорвала рукав рубашки и помогла Тюльпинсу одеться.

– Пульсирует только. – Парень шмыгнул носом. – А я вообще-то левша. Как я буду писать?

– Радуйся, если тебе ее не отнимут, Тюльп. – Эйверин ткнула тонким пальчиком в блестящую кожу. Когда Тюльпинс взвыл, она самодовольно добавила: – Ну вот, а говорил, что не болит. Пойдем к моему отцу? – Эйви закинула в рот несколько кусков мяса. – В Кадрасе он часто кого-нибудь лечил.