Тюрьма

— С больнички, фраер… А может, не стучал, может, Ольга болтанула лишнего по бабьей глупости… Короче, месяц проходит, другой пошел, а ты все там… Неужель мы ничего не можем, думаю. И тут тебя в другую хату на общаке… Знаю — на четвертом этаже.

— Меня о тебе спрашивали, — говорю,— и в первой хате, и во второй. И больничку ты купил, и канал у тебя на волю, и денег полная тетрадка…

— Кто спрашивал?

— Кумовские ребята. Щупали.

— Да пес с ними, главное — ты здесь! Теперь все лето вместе… Слушай, Серый, у меня верный канал, пиши ответ, видишь, ждет, как получил, так и передам. Ольга законтачила с моей сеструхой, а та с твоей. Они вместе…

— Кто вместе? — меня озноб прошиб: вон куда влез!

— Моя Валька с твоей сестрой. У них общие дела — про детей. Валька беременная, потом расскажу, у них свои разговоры — бабьи дела. Мне Ольга говорила. Я с ней два раза в неделю, железно — у нашей врачихи, у Лидки…

— Что-то ты гуляешь, Боря?

— Чего — гуляю?

— Зачем ты в камере, при всех? Письмо, фотография… Он все о тебе знает.

— Кто знает?

— Кум. Не зря ко мне вязались на общаке.

— Брось, Серый, хуже не будет, только лучше. Я ей верю! Она без меня — ни шагу, а майор у нее, как… на аркане.

— Не пойму я тебя, Боря, такой битый мужик, а говоришь, как… мальчик.

— Эх, Серый, поговорил бы я с тобой, все бы тебе рассказал! Нам бы с тобой на воле…

Мы лежим на нашей шконке, я на своем, воровском месте, у окна, Боря повернулся ко мне и говорит, говорит… И об Ольге, как они встречаются на нашем пятом этаже, в задней комнатке у врачихи, вертухай шастает мимо, а ничего не видит; как однажды лейтенант-подкумок зашел к врачихе брякнуть по телефону, а Боря в задней комнате, все, влетели, подумал Боря, а Ольга поставила его за дверь, чтоб не видно, сбросила халат, стоит в чем мама родила и дверь открыла, вроде случайно… Лейтенант увидел и… «Что ты, он, пес, чуть с ума не сошел, разве ему такое показывали! К нам потом заходит Лидка, ну смеху, мне пузырь спирта — и пошел!..» «Она меня вытащит,— сказал Боря‚—вот увидишь, с такой бабой куда хочешь, сколько я повидал ихнего брата, а не знал, что такое бывает, за все муки награда…» «Конечно, — сказал Боря и поглядел как-то странно, — кума ей тоже надо держать, без него ничего не сделать, а чем держать, она меня, другой раз, просит, мне ей тоже надо помочь, что ж за все самой… Ладно, я с ним посчитаюсь…»

Я слушаю его в полуха, не нужно мне, я думаю о том, что я здесь, что это произошло, случилось — после ужаса общака, а в ушах у меня еще гул тех камер, а перед глазами все еще… А под подушкой фотография, письмо, и я знаю — не один, и они там, на воле — не одни…

— Слушай, Серый, — говорит Боря,— письмо я вытащил из конверта, не фраер, мало ли, когда тебя увижу… Чтоб знать, короче. Кто эта… Нина?

— Родственница дальняя, не в Москве живет, на верно, в отпуск приехала.

— Откуда? — спрашивает.

— Из Пензы, она в ЖЭКе работает, диспетчером.

— Да?.. Нет степени доверия, Серый, я с тобой вон как, а ты со мной…

— Я у нее как-то был в Пензе, летом. Мы на речку ездили, рыбу ловили, а потом в камышах уху варили на костре.

— Какая ж там речка, в Пензе?

— Припять. Или что-то в этом роде.

— Ну-ну — говорит,— понятно. «Огненное искушение», о котором ты тут с Сергеем балаболил, «странное приключение» — это и есть рыбалка с бабой в Пензе? И «эфир» —в Пензе, который про «дядю» играет?

— Хорошая у тебя память, Боря, цепкая. А что с Серегой?

— На общак вытащили. Он не такой, как ты, не боялся. Он в Бога верил, а ты на воду дуешь.

— Не будем ссориться, Боря,— говорю,— я так рад, что вернулся, не надеялся, думал никогда. Теперь мне ничего больше не надо. Давай спать.

— Тебе не надо, у тебя, когда и не было ничего, спал. Небось, и на общаке не маялся? А мне много надо…

 

Прямо надо мной решка. Сквозь отогнутые железные полосы «ресничек» проглядывает небо. Оно все еще светлое — луна, что ли, или над Москвой вечное зарево? Гуляет ветерок, прохладно. В камере тихо, и мне кажется, я задохнусь от радости и счастья. После грохота и мелькания, после смрада и потного ужаса, постоянного — из дня в день, из ночи в ночь, непрекращающегося, не способного перестать — всегда!

«Огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного, — повторяю я про себя и гляжу на светлое небо между ржавыми полосами «ресничек». — Но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явлении славы Его возрадуетесь и воеторжествуете…»