Тюрьма

Возможно, мои мысли кому-то покажутся смешными, да я и сам, стоит мне не на шутку увлечься, зайтись, вдруг, бывает, нахожу в них много забавного, чувствуя себя при этом оплеванным, хотя мне ли не знать, что следом нередко наступает время больших прозрений. Что особенно важно: я всегда готов безбоязненно высказаться. Негоже, сказал я, рассуждая о несправедливой, на мой взгляд, игре писательского гения с майором. Негоже прежде всего потому, что образ этого майора в описываемое время бросал тень на армию в целом; во всяком случае, нечто подобное можно заподозрить. Скажу больше, легко заподозрить, что подразумевалось множество майоров, некое скопище их, проводилась мысль, что все они одним миром мазаны, мол, все они, как один, прохвосты, карьеристы, приспособленцы, обсели тепленькие места, как мухи, и в стратегическом отношении ничего не стоят. А раз так, то проще простого предположить, что даже в смехотворных государствах, с полным основанием называемых карликовыми, находилось немало охотников до дерзостей и наглостей, и: страна, у которой такая армия, — рассуждали они, еще недавно смирные и запуганные, с наполеоновским теперь уже апломбом, — есть не что иное, как колосс на глиняных ногах, на него дунуть, и он развалится. Эти заблуждения глуповатых политиков и дутых стратегов в ту пору развеять не было не столько возможности, сколько серьезного повода, а когда повод появился, и не один, не было уже майора Сидорова, чтобы он мог как-то оправдаться за свое неприглядное прошлое. Но что значит «не было», и что такое прошлое? Полагаю, майор потому уже непрост, что его допустимо рассматривать как во времени, так и вне времени. И если так, то не избежать своеобразного расщепления майоровой ситуации на крайности, что любого исследователя приведет к перегибам и преувеличениям, заставит говорить на языке некоторой экзальтации. Во времени, вечно обуянном к тому же злобой дня, он, не исключено, впрямь гниловатый, пустой, зажравшийся и готовый к свинскому разложению обыватель, разве что по досадной случайности украсившийся погонами. Но сущность… с восторгом!.. она все же не вполне-то и здешняя, и мы говорим об этом взахлеб, она наша и не наша и, согласитесь, размещена где-то во вневременном пространстве, если можно так выразиться, вот что, если вдуматься, окрыляет, внушает оптимизм.

Случись надобность в защитнике, храбреце, беззаветно преданном отечеству и армейским идеалам воителе, майор, смеем надеяться, не ударил бы в грязь лицом, — это мы подразумеваем, когда говорим о его сущности и ее неизменности. Скажут: зачем же крайности, на кой черт хотя бы даже вообще только предполагать их, — а нам именно в силу крайностей с предельной отчетливостью ясно, что если подобных нашему майору было, есть и будет немало, это еще никак не делает приемлемой возможность превратить майора Сидорова в некий собирательный образ. Оказаться в нужное время винтиком, достойно работающим в огромном механизме военной машины, — это воспитано в нем армией, но обнаружить при этом сущность настоящего воина, проявить ее во всей ее полноте — это уже дело сугубо индивидуальное. Сущность, при всей своей оторванности от здешнего и даже некой надмирности, едва ли не сверхъестественности, всегда индивидуальна, и исследовать ее нужно с особой аккуратностью и как бы хирургически.