Тюрьма

Впрочем, мы берем лишь ту часть майоровой истории и, так сказать, исторической деятельности, что относится к бунту в смирновской колонии, а в остальном он, может, вовсе и не был тем, кого в те шумные и, так сказать, безалаберные времена с невиданной легкостью записывали в мрачноватый разряд оборотней в погонах. Он, свиняча на рабочем месте, на своем посту, вполне мог оставаться, если брать в целом, более или менее добропорядочным гражданином, прекрасным отцом вовсе не дурного семейства и т. п. Тем не менее наверняка найдутся желающие бросить нам упрек: ага, вы действуете избирательно, вы занимаетесь очернительством. И вот тут я говорю, нет, мы только хотим, чтобы новые поколения, уже взятые надежно под защиту достойной, крепкой армией, поменьше дурачились, побольше интересовались действительно достойными внимания вещами, получше знали, сколько грязной возни и жесточайшей борьбы было так недавно, в прошлом, не вполне еще выпавшем в осадок. И ведь боролись — не на жизнь, а на смерть — вовсе не за то, чтобы они, эти новые поколения, спокойно и уверенно сформировались. Думал ли кто тогда, барахтаясь в грязи и не зная, как избыть горечь вечных поражений и куда девать неизбывное недоумение, думал ли кто, что в конце концов наступит счастье и заключаться оно будет в том, что сыны и внуки приступят к полезной работе в чистеньких фирмах, залитых солнечным светом офисах, пустятся внушительно торговать в шикарных, соответствующих мировым стандартам магазинах? Красота снизошла на города и веси. Не это ли имел в виду Федор Михайлович, украшая действительность пророчеством о красоте, спасающей мир? А тогда каждый, по крайней мере каждый второй, боролся за свое подлое мещанское благоденствие. С остервенением присваивалось право на чужое добро, да и на жизнь ближнего тоже. Без зазрения совести ближнего поколачивали, а ставя его жизнь ни во что, могли и добить, не видя в этом никакого умопомрачения. Конечно, впереди, то есть когда-нибудь, тоже будет нехорошо и даже, не исключено, окончательно плохо, это я как старый, глядящий в могилу человек говорю, старому человеку, известное дело, не полагается говорить иначе. Но тогда, в майоровы времена, было хуже некуда. Во всяком случае, так думали многие, забывая, что ближнее, не отхлынувшее еще совсем прошлое знавало скверности, превосходящее всякое воображение. История, она ведь для того и пишется, чтобы приводить в уныние, а если бы только творилась, было бы, пожалуй, еще ничего. Странным, однако, представляется нынешнее обращение с историей, то есть ее, похоже, уже не пишут и как бы не творят вовсе. Глянуть со стороны, так только и есть, что предпочтение сполна отдают развлечениям, забавам, и все желают иметь ослепительную улыбку, извращенцев-то развелось, и еще какие-то словно нарочитые, засушенные, селедочного вида люди, чопорные, видите ли, фасонистые, деловито и с определенно припрятанной ухмылочкой разыгрывающие некое неправдоподобие, и вообще, посмеивается люд там и сям, прямо скажем, по-дурацки, гвалту много, и размалеванности тоже, порой физиономии возникают, тычась буквально в нос, — не приведи Господь!..