Тюрьма особого назначения

— Почему ты не рассказал обо всем этом на суде? — Это был единственный вопрос, который я хотел задать Скопцову в тот момент. У меня было такое ощущение, что внутри меня стремительно раскручивается какой-то огромный маховик. Стало трудно дышать.

— Как не рассказал?! Я все говорил! — В голосе сидящего напротив меня заключенного в полосатой робе было столько безразличия, словно все, о чем он мне только что рассказывал, произошло не с ним. — И следователю, и адвокату, и прокурору на суде. И даже начальнику этого «санатория». Всем было наплевать. С ментов драли тогда три шкуры, требовали поймать маньяка, вот они и поймали...

Меня. И подогнали под расстрельную статью. Я почти уверен, что мой адвокат.

Зубов, был сними заодно. Продажная тварь! — Скопцов презрительно сплюнул на бетонный пол камеры. — За время, прошедшее с момента моего ареста, я многое передумал. И только вчера пришел к выводу, что наказания без вины не бывает.

Если каждый человек, на долю которого выпали тяжкие испытания, оглянется в свое прошлое, то обязательно найдет там столько сотворенного им зла, что поймет: все случившееся с ним — неизбежная расплата. Теперь, когда я это осознал, я больше не стану пытаться перегрызть себе вены. Я буду жить в этом каменном склепе и тем самым искупать свой грех...

Какое-то время мы молчали, что-то около минуты, после чего я поинтересовался:

— Как, скажи, как звали ту женщину, с которой ты познакомился в баре?

— Не помню... Кажется, она вообще никак не назвала себя. А мне, собственно, было все равно...

— Жаль... Разве ты никогда не думал, что, если отыщется твоя ночная подружка, это равносильно почти стопроцентному алиби?

— Думал, конечно! Менты, насколько я знаю, целую неделю дежурили в том баре, опросили десятки людей, даже давали объявление на питерском телеканале.

Но эта стерва, естественно, не объявилась. Она же стащила у меня пять сотен баксов! Кто после такого рискнет сунуться в ментовку? Тем более проститутка.

— А если представить себе, что она нашлась и рассказала, как было на самом деле? Запись-то в гостиничном журнале о снятом тобой номере отсутствует.

А бармен, который, как ты говорил, был знаком с той женщиной, что тебя ограбила, потом утверждал, что ни тебя, ни какую-то там путану никогда в жизни не видел...

И тут я понял, что проговорился! Скопцов ничего не рассказывал мне о бармене! Я знал это потому, что был в курсе проводимого расследования, поскольку последней жертвой арестованного маньяка была моя жена. Вика.

— Интересно... — Во взгляде заключенного моментально появился страх. — По-моему, я ничего подобного не говорил вам, батюшка. Или нет? — Тонкие бескровные губы Скопцова задрожали. — Ну, конечно! Что ж, ловко вы меня раскрутили! Только зачем все это?..

— О чем ты, сын мой? Я тебя не понимаю.

— Зато я все очень хорошо понимаю, — прошипел заключенный, испепеляя меня полным ненависти взглядом. — И должен признать — голова у вашего начальства имеется. Такое придумать не каждому по уму! Мент, переодетый священником, ходит по камерам и выслушивает откровения зеков! Ну и ну! Но зачем?.. Меня и так уже заживо похоронили здесь.

— Ты ошибаешься, — поспешил я развеять сомнения Скопцова, но они, видимо, переросли в непоколебимую уверенность. Теперь зек ни капли не сомневался, что перед ним — провокатор в рясе священника, специально засланный к нему, чтобы «выжать» последние капли информации, неизвестно кому и для чего понадобившейся.

— Неужели?! — с вызывом крикнул Скопцов. — Тогда ответь, откуда ты знаешь про бармена?! Священникам не дают читать уголовные дела заключенных! А это значит, что ты — мент!

Мне довольно часто приходилось слышать это презрительное словечко, но сейчас оно прозвучало как пощечина, столько ненависти и презрения вложил в него Скопцов.

Теперь, после того как ситуация неожиданным образом изменилась и заключенный уже видел во мне не духовного наставника, а своего лютого врага, у меня оставалось только два выхода. Или рассказать ему о том, что Вика Аверина — моя жена, или молча согласиться с брошенными в мой адрес обвинениями в низости и предательстве и навсегда покинуть эту камеру. Да, в дурацкую ситуацию я себя поставил! Секунды неумолимо шли, а я все молчал, не в силах произнести ни единого слова в свое оправдание.

— Ты заблуждаешься, — наконец пробормотал я. — И я не имею к милиции никакого отношения.

— Неужели?! А к чему имеешь?!

— К церкви, потому что я действительно священник. И к твоему уголовному делу, потому что женщина, которая тогда умоляла тебя о помощи, была моей... женой. И носила под сердцем моего ребенка...

— В-в-ваша... ж-жена? — Скопцов глядел на меня совершенно безумными глазами. Я был удивлен, как в таком состоянии он вообще был способен что-то выговорить.