Тьма века сего

Первым принял смерть трактирщик, что предусмотрительно вышел встретить доспешных всадников в гербовых накидках, как ему казалось очевидным — богатых постояльцев. И не успело еще его тело осесть на землю, как по знаку раубриттера уже начали разгружать повозки, заполненные, как оказалось, бочонками с дёгтем и смолой. Разбойники действовали быстро и слаженно: часть из них врывалась в дома, вытаскивая на улицу людей, еще не понимавших, что происходит, часть — складывала бочонки вокруг церкви, остальные — сгоняли людей на маленькую площадь перед церковью. К той минуте, когда церковь была забита людьми до предела, а двери были закрыты на цепь и приперты для верности повозкой с оставшимися бочонками, поверх которых натащили соломы и сухого сена, пятьдесят жителей Вильснака уже лежали мертвыми в домах и на улице, а тех, кто пытался бежать в поля — догоняли и убивали. Бежали, впрочем, многие, и многим даже довелось в ту ночь спастись. Отморозкам фон Бюлова-младшенького велено было не выпускать из Вильснака никого, но искушение весело позабавиться конной охотой с улюлюканьем и подсчетом дичи, состязанием в ночной стрельбе и ловлей девиц помоложе, было чрезмерно непосильным.

Впрочем, не исключено, что фон Бюлов-старший знал, с какой именно дотошностью выполнят его приказ: когда те несчастные, кто убежал достаточно далеко, остановились, не в силах сделать ни шага, оглянулись и подобно жене Лота замерли от ужаса, подкосившего их ноги более, нежели усталость, ибо зарево над Вильснаком осветило окрестности так, будто солнце взошло ранее назначенного часа, а ярче всего полыхал столб пламени над церковью, и нечеловеческие крики запертых в ней были слышны им не хуже, чем двукратный сигнал рога, призывающего убийц к сбору, раубриттер сказал (как поведали через много лет на допросе те из остатков его шайки, кому повезло прожить дольше остальных) — «Молва делает свинью жирнее. Но для молвы нужны те, кто её разнесут. Всем возвращаться!».

Клирики, что задержались в гостях у епископа, еще только успели заснуть после обильного угощения с добрым вином, когда над Хафельбергом раздался колокольный набат… Хорошо знающие отца Йохана Кальбуца прихожане говорили, что если бы он уже не был убелен сединой, то непременно поседел бы в тот же час, когда вернулся в Вильснак вместе с вооруженным отрядом, высланным фюрстом. И забыться сном почти на сутки он смог только через неделю, которая превратилась в бесконечную череду похорон, исповедей, причастий обычных и предсмертных, бесчисленных слов утешения, совместных молитв, слез и труда, в поте, саже и пепле, которыми отец Йохан пропитался вместе с хабитом, ибо не мог позволить себе оказывать своим прихожанам помощь сугубо духовную, как бы его ни умоляли себя поберечь.

Проснувшись, отец Йохан немедленно бросился бегом на пепелище церкви, куда ему было добираться не менее часа, учитывая возраст и расстояние — на ночлег священника устроили в деревне, которая почти не пострадала после набега и куда стеклись почти все выжившие из Вильснака и многие беглецы из остальных деревень, где разбойники лишь подпалили крыши, сараи и овины, а убили только тех, кто случайно подвернулся на пути или имел достаточно храбрости и глупости, чтобы, схватив вилы или грабли, пытаться помешать опытным головорезам. Всю дорогу отец Йохан думал только об одном — слышанном во сне голосе, как будто детском, но не напомнившем ему никого из детей, которых он знал в Вильснаке поименно, голосе, который звал его в сожженную церковь служить мессу.

Позже слух о чуде дойдет до Рима, где Папа Урбан, погрязший в борьбе за власть и постепенно теряющий рассудок, застынет в изумлении, получив неоспоримые доказательства Господнего посещения, и весь остаток дня будет спокоен и мягок, вспоминая Святую Екатерину[177], единственную, кто мог иногда обратить его мысли от земного и суетного к истинному призванию раба рабов Божьих

.

А еще позже в новоотстроенную большую церковь в Вильснаке будут стекаться паломники со всей Германии, Богемии, из соседних с ними королевств и даже из далеких Кастилии и Англии. И назовут её — церковь Чудесной Крови. Ибо в памятный день отец Йохан, следуя зову и охватившему его разум наитию, голыми руками расчистил остатки алтаря и под обгоревшей дубовой алтарной плитой нашел патену[178], обернутую совершенно чистым, не тронутым огнем корпоралом[179], к которому он поначалу побоялся прикоснуться даже после того, как несколько раз омыл руки, настолько тот сиял белизной; но когда отец Йохан все же развернул корпорал, оказалось, что в патене лежат три гостии. Иного же, что потребно было для совершения таинства, не осталось, и чашей послужил простой кубок, что до того вмещал в себя чаще колодезную воду, нежели недорогое вино, какое обычно было у священника с собой в дорожной фляге.