Тьма века сего

Вообще говоря, немыслимым было даже не то, что на папский престол удалось пропихнуть Великого Инквизитора с отличным послужным списком и идеальной биографией в духе какого-нибудь святого — еще полгода назад немыслимым было то, что Папой может стать немец. Тот факт, что французских и итальянских кардиналов, собравшихся в Констанце, Висконти смог повернуть в нужную сторону, особенно не удивлял — ввиду минувших событий и с хорошо подвешенным языком этого достойного духовного наследника Сфорцы было бы удивительно, если б сей финт провернуть не удалось. А вот как встретят такую новость римские граждане, от воли коих, как испытал на собственной шкуре уже не один Папа, зависело зачастую не меньше, нежели от воли кардинальской — это был тот еще вопрос, ждущий своего решения. Вопрос упирался в персону миланского фогта и его способность силами своих войск навести в городе порядок, прижав к ногтю в первую очередь семьи, окончательно постановившие считать Рим своей собственностью.

Следующую новость гонец доставил уже через два дня: избранный Понтифик при поддержке Собора и Великого Канцлера Конгрегации принял свое первое решение. Так как герцог Австрии Альбрехт публично признал свое союзничество с еретиком и малефиком Бальтазаром Коссой, а также открыто заявил о своем покровительстве, предоставил ему убежище и обещал защиту, прямо угрожая оружием всякому, кто возжелает этому препятствовать, Папа Бруно Первый отлучил обоих от Церкви и объявил о начале Крестового похода на земли Австрии.

Кандидатура короля, которому выпало этот поход возглавить, не обсуждалась никем — она была очевидна, и уже через три дня после прибывшей из Констанца папской буллы «Venit inimicus»[183] армия под водительством Императора Фридриха Четвертого фон Люксембурга начала переправу через Инн, вторгнувшись в пределы Австрийского герцогства.

А майстер инквизитор Курт Гессе, получивший от того же гонца нарочитое, отдельное послание от избранного понтифика, кажется, лишь тогда окончательно смог уложить в голове тот факт, что не стал жертвой дурного розыгрыша, потому что в письме Папа Бруно сообщал своему «старому драгоценному другу» о даровании «достойнейшему собрату по Конгрегации и вернейшему сыну Святой Церкви» титула кардинала-диакона и назначении Великим Инквизитором. В отдельном же постскриптуме сказано было коротко — «Прости. Не выпендривайся. Крепись».

Новости меж тем настигали движущуюся армию и на землях Австрийца.

Богемия полыхнула возмущением. Недобитые адепты Фемы и до сих пор тихо мутящие воду властенцы

[184] восшествия своего короля и соплеменника на престол не оценили. Богемия… нет, Чехия!.. и без того переполнилась немцами, разбавляющими чистую чешскую кровь, чешский король и без того онемечился, променяв служение родной земле на эту гнилую, пагубную идею единой Империи, сосредоточенной вокруг Германии, словно мякоть вокруг кости. И вот теперь немецкий король с немецким именем, по недоразумению зовущийся богемцем, посадил на папский престол немца и начал войну с противником немецкой Инквизиции, в каковой войне бессомненно положит в землю весь цвет чешского рыцарства и тысячи простых мужей.

К кличу «Čechy Čechům!»[185]

примкнули радикальные приверженцы идей Гуса. Сам проповедник, возвратившийся из Констанца с призывами к миру и единению с немецкими инквизиторами, был громко объявлен предателем и чуть не разорван в клочья на месте; на его защиту встали менее буйные собратья, с изрядным трудом отбив своего предводителя, однако произошедшее неугомонного богемца не охладило, и уже на следующий день он проповедовал на той же улице Праги, собрав округ себя вдвое большую толпу. На сей раз вмешиваться пришлось городской страже.

Богемия закипела. Оставшаяся в пределах страны часть имперской армии, плотная смесь богемцев и немцев, действовать старалась точечно и крупных столкновений не допускать, при этом не забывая о главной задаче — не допустить срыв плана по наступлению на Австрию с севера. Бытовые драки внезапно сменили поводы с денежных и любовных на политические. На улицы высыпали доморощенные проповедники — одни призывали одуматься, примириться и оставить решение судеб страны на усмотрение власть имущих, кои для того и поставлены, другие поддерживали властенцов, третьи повторяли слова Гуса. Первых и третьих стражи молчаливо игнорировали, вторых тихонько брали под руки по окончании проповедей, а то и накануне, если удавалось, и смутьяны исчезали с глаз народных.

В стенах Вифлеемской капеллы снова зазвучал голос ее настоятеля, и с каждым днем слушающих прибывало — кто-то одобрительно перешептывался, кто-то растерянно внимал, а кто-то пришел для того, чтобы самолично убедиться в невероятном: возвратившийся из инквизиторских лап святой отец и впрямь призывал соотечественников объединиться с инквизиторами.