«То было давно… там… в России…». Книга первая

— Доеду и так, — говорит, — дома смажу.

— Да, дома смажешь! А дорогой-то до дому поедешь, а они дорогой-то скрипеть зачнут. Го-го… го-го.

А его-то дразнют так: «дядя Го». Гнусав он.

И как он так рассерчал — палатку-то ему всю мигом разнес. Ну, все на него. А он как даст одному-другому — гора кругом его лежит народу. Всех бьет, как хочет. Вот что вышло… Глядь-ка, — вдруг переменил разговор мельник, показывая в окошко, — за ольшаником чтó чирков село, смотри, иди от сарая скорей.

Мы взяли ружья, вышли из избы, согнувшись, прячась за кусты, подошли к запруде. Перед нами на поверхности сидели, плавая, чирки, и в мелком дожде дым от выстрелов расстелился пред нами. Мельник сел с лопатой на челн, поехал краем воды и ловил убитых чирков.

Мы вернулись в дом, пришла и мельничиха с сыном. В корзинах лежала мокрая брусника и грибы. Мельничиха и сын промокли от дождя, переодевались за загородкой, и мельничиха говорит:

— Лесничий, вот… пьянее вина, у крыльца болтается и в дом никак не войдет… Авдотья мне говорит: из гостей он всегда так придет, выпивши…

И мельничиха захлопотала — жарить уток, чистить рыбу, варить уху. Мельник вынул из шкафа бутыль, в ней настойка полынная — для здоровья.

Когда поставили на стол жареную дичь и уху, ватрушки, хлеба и грибы, то, перекрестившись, сели все за стол.

— Гляди-ка, — говорит Абраша, — показывая в окно, — кряковые сели… вон они, вон две.

— Ну, довольно, — говорю я, — пускай живут. Кончится дождик, мы пойдем на пойма, к долгому озеру.

Выпив полынной, я спросил мельника:

— Ну что же, дядю Го посадили в тюрьму за драку на базаре?

— Его не однова сажали, — ответил мельник, — только его начальство любит, губернатор… Ну, и отпущают…

— За силу любят, — говорит Абраша, — богатырь.

— Да, верно то, — подтвердил мельник. — Было однова вот как. Купил он у купца Мартьянова во Володимере ситцу, на все семевство. Значит, да. Да ситец-то ему и продал Мартьянов гнилой, обманул, значит. Так он-то, Савинов, дядя Го, на Пасхе его и встретил, в церкви Покрова Пресвятыя Богородицы. Поздоровкался да руку ему и пожал: благодарю, говорит, тебя, Мартьянов, за ситец. Да так ему руку-то пожал — тот креста пальцами сложить не может и посейчас… Пальцы-то разошлись туды-сюды. Он на него в суд. Ну, суд. Глядят — видят, что пальцы никуда, в разные стороны идут, не годятся… А он ситец показывает — тоже не годится, говорит. Ну, и ничего. Отпустили.

— Он мне из родни… — говорит Абраша. — Ты видел его у меня в Добрынском, когда он к отцу приходил.

— Да, помню я этого старика, — огромного роста, сердитый. Помню.

— Так вот, — продолжал Абраша, — я был мальчишкой. Раз мы гуляли зимой, на масленице, в селе. Парни молодые, как бы посмеяться, что бы устроить. Ночью подошли мы к его дому. У него хороший дом. Я и постучался палкой в ставню. В доме было темно. Стучу и говорю: «Дядя Афанасий, выглянь-ка, староста за овсом прислал». Смотрим — он огонь засветлил в доме. Значит, проснулся, встал и отворил окошко. Голова лохматая высунулась и спрашивает: «Что надоть?» А я ему говорю прямо в лицо: «Го-го…»

Он головой как затрясет, да как заорет «Караул!» — прямо на все село. Мы бегом. Дак он выскочил, да за нами босиком, с топором бежал. Ну, мы насилу убегли, спрятались на кладбище. А то бы всех перебил.

* * *

Дождь кончился. Весело освещало солнце мокрые луга. Белые облака спустились далеко, за край поймы. Голубое небо радостно сияло. На берегу Клязьмы ровно лежали желтые пески. Кулики-песочники перелетали, покрикивая. Заворачивая к лесу, широкая Клязьма подмывала берега, и с обрыва седые ели упали к самой воде. На тихом омуте реки плескались большие рыбы. Так было отрадно идти по берегу. Соседний лес освещало вечернее солнце. Лес опрокинулся в ровной поверхности воды, и бездонное небо глубоко синело.

Из-за леса, с поворота реки, выплыл челн. Ехало трое рыбаков. Мокрые сети лежали в челне. Они, увидав нас, подъехали к берегу и вылезли, сказав нам:

— Вот промокли. Нет ли у вас спичек? Вот… живой нитки нет, промокли до чего…

Мы спустились к ним.

— Сложим костер, — сказал старик-рыбак, — погреемся.

Живо набрали хворосту, и запылал костер. Рыбаки повесили котелок на шесте и бросили в него щепотку чаю.

— Смотри-ка, у меня кисет промок, покурить бы…

Мы дали им папирос.

— Вот спасибо, — сказали рыбаки, закуривая от уголька.

Один, встав, пошел к лодке, вернулся с рыбой и сказал:

— Стерлядки невелики, и то редко даются. — Живые стерляди вертелись в руках. — Вот, барин, возьми.

— Да что вы! — говорим мы. — Продай, ни што.