«То было давно… там… в России…». Книга первая

— Прекрасный художник был, — сказал Поленов. — Я познакомился с ним и говорил, но он как-то застенчиво отклонялся, и видимо было, что он был болен. В огромной России Академия художеств, московская Школа живописи, киевская, одесская. А как мало художников. И какая трудная жизнь их. А знаешь ли, должно быть, это секрет жизни. Поэт, писатель, художник. Их забывают. Как ненастоящих. Гаснет и умирает много энергии, которая восхищала, потом делается дешевой. Кажется, не только у нас, нигде не бывает много истинных артистов.

* * *

Три года назад я получил письмо здесь, в Париже, что умер Василий Дмитриевич Поленов^[576].

Письмо было от его жены, Наталии Васильевны. Она трогательно написала мне, что Василий Дмитриевич, умирая от старости, был в полном сознании. «За два дня до смерти он сказал мне, — писала жена. — Достань мне этюд Константина, речку в Жуковке. И повесь здесь, передо мной на стене. Я буду смотреть. А если умру, напиши ему в Париж поклон, скажи, что увидимся, может быть, опять на этой речке…»

Жик…

Дождь. Пароход «Самолет» отошел от Рыбинска. Пассажиры сидят в столовой, в рубке. В окна видна Волга, баржи с хлебом, лесом, воблой. Приятно в дождь в большой кают-компании. Чай, закуски, стерлядь кольчиком. Пассажиров немного, больше на Ярославль, чиновники, ярославские жители, купцы, судейские, есть и в форме, знакомы между собой. Человек, видимо, торговый, из купцов, говорит:

— Ну, весь Рыбинск хлебом завалили. Запасы велики. На армию все, на войну. Петр Гаврилыч хлеб-то ставит, сдает. На пристани с барок прямо в вагоны цедют зерно, мешками тянут на подводы, день и ночь. На фронт все. Из Петербурга генерал приехал, старичок, роста небольшого, но важнейший, со звездой. На пристани начальство, губернатор, городской голова Ермаков показывает зерно генералу, мешки открыты стоят. А генерал, старичок-то, посмотрел на мешки и говорит:

— Дайте-ка, — говорит, — вон тот мешочек, что несет крючник на берег.

Ну, того остановили.

— Откройте, — говорит.

Открыли. Он взял, генерал-то, зерно на руку, а на руке белая перчатка. Потряс в руке зерно:

— Прекрасная, — говорит, — пшеница.

А городской голова Ермаков наклонился к генералу и говорит:

— Это, — говорит, — ваше превосходительство, не пшеница, а рожь.

А генерал ему:

— Все равно, — говорит. — Солдатики съедят…

И Петру Гаврилову тут же сказал:

— Вы, — говорит, — тоже защитник родины, рожь поставляете, так не плутуйте, будьте, — говорит, — верны, как солдат отечеству.

Петр-то Гаврилыч покраснел и ответил:

— Это вот все, что здесь видите, ваше высокопревосходительство, все зерно это, что здесь, рыбинское купечество пожертвовало на войну, верным солдатам отечества…

Тут генерал поглядел на него и руку ему дал:

— Благодарю вас.

И губернатору сказал:

— Я обязан призывать к чести, как могу, в великие дни войны.

— Так точно, ваше высокопревосходительство, — ответил наш Петр Гаврилыч-то, — понимаю я, что обязаны… И мы свою обязанность исполняем: вчера, — говорит, — телеграмма мне с фронта пришла: мой единственный сын, Андрюша, убит на войне, положил живот за отечество.

Генерал притих. Вот как бывает.

— Да, — говорил тем временем другой пассажир, молодой белобрысый человек. — Земля наша круглая, такой, значит, шар, тяжелый, и гуляет себе в пространстве, которому нет конца и начала. Вот тайная штука какая. И люди на земле живут. Вот мы. И ссорятся. Что это такое? Отчего народ такой сердитый? Беда просто!

— Вы что же хотите этим сказать? — спросил его другой пассажир, на вид человек сердитый, вроде как из чиновников. Черномазый.

— Да так — ничего. Чудно только. В бесконечном пространстве на земле живут и друг дружку колошматят. Будто так и надо.

— Да вы, собственно, что говорите…

— Я говорю: зачем это в бесконечном пространстве все ссориться. Не надо бы.

— А ежели человек какой спросит вас: ты у окошка сидишь и чай пьешь? Что ответите?

— Чего же? Сижу, скажу, и чай пью. Что же?

— Хорошо. А он возьмет да тебя по носу — жик. Ты тогда что?

Белобрысый удивился.

— С какой стати он меня по носу — жик?

— Не кстати, а просто — зачем ты у окошка сидишь и чай пьешь. Вот и жик… Тогда ты что?

— Дурацкое дело. С какой стати. Глупо.

— Глупо? А он по носу — жик. Вот тебе и в бесконечном пространстве… Как ты об этом подумаешь?

— Подумаю — «дурак» и уйду.

— Куда уйдешь-то? Нет, ты здесь, на земле. Он тебя найдет — и по носу опять — жик.

— Ну тогда я ему в морду дам. Это уж верно.

— Вот тебе и драка выходит. Понял?

Пассажир в фуражке с кокардой, немолодой и важный, читавший книгу, отложил ее в сторону, послушал, что говорят, и сказал:

— Знаете, господа молодые люди — довольно странно вы говорите. Что это? По носу жик! Это просто хулиганская выходка. Ну, отправить в участок, составить протокол за оскорбление личности. При чем здесь бесконечные пространства?