Точка бифуркации

– А ты на выходных не пойдёшь с нами гулять? – уточнила Мурзя скорее для очистки совести. Ответ она знала.

К выходным прилетел отец. Почётная должность главного копателя семьи перешла к нему. Я же с чистой совестью смог налить в термос кофе, заехать за Мариной, и мы отправились в центр. Можно было и в Угольный, но там, по Марининым словам, до сих пор стояла грязь, а у неё кеды.

На деревьях распустились первые листья. Ещё маленькие, едва заметные. Нормально улицы зазеленеют к восьмому мая. Мы шли по Красному проспекту от фонтана на север.

– Если пойти дальше, – Марина показала в один из проулков, – то там мама.

– Ты была у неё? – удивился я.

– Последний раз в марте. Женька подрос. Это мой брат. У него всё хорошо со слухом. Я сначала очень злилась на маму. А потом увидела её с коляской, а в ней Женька. Раньше его не видно было, а теперь сидел и улыбался. Такой смешной. И я перестала злиться. Он тоже похож на маму. Я подумала, если мы так похожи, то, глядя на него, смогу вспомнить себя в его возрасте. Нет. Не смогла. Только мы больше не будем встречаться.

– Поругались?

– Нет. Всё хорошо.

– Тогда почему?

– Я испугалась, что смогу остаться с мамой. А это нельзя. И потом, скоро у папы новая должность.

Чуть позже, надышавшись приятным запахом распускающихся тополиных листьев, мы зашли в кафе, взяли по булочке и сели на скамейку возле остановки транспорта. Проезжали автобусы, маршрутки, полные спешащих по своим делам людей. Сплошным потоком по дороге двигались машины, тоже куда-то торопились. Только мы не зависели от времени.

– От мамы я научилась понимать стихи, – Марине хотелось выговориться о матери. – Она мне поясняла некоторые сложные вещи. Мы ходили к оврагу, ещё в Барнауле, и она показывала мне, как шуршат лопухи. И что значит «мурлыкает кот», и почему он мурлыкает умильней. И что такое крик аиста, и почему он слетел на крышу. Понимаешь? Самое важное не что происходит, а почему. Так мама мне сказала, и я думаю, что она права. Звуков я всё равно не услышу и не пойму так, как понимаешь ты. Посмотри, сейчас отходит автобус. Земля немного вибрирует, и наверняка он издаёт громкий звук. И люди вокруг ходят. Я вижу, как они разговаривают. Я не знаю, как это, но знаю почему. Едут, потому что нужно. Разговаривают, потому что интересно. Правда?

Я кивнул.

– В сентябре на элеватор я ходила одна, – продолжила Марина разговор. – Смотрела на стаю галок и злилась. И на себя, и на маму, которая не подскажет, как это. А потом появился ты. У тебя хорошо получается объяснять.

Марина допила кофе, остатки булочки сунула в карман штормовки и встала.

– Если постучишь мне в дверь, я пойму, что это ты. Не услышу, но пойму. Сказать почему?

Нет, я знаю. У меня так же. Сейчас вокруг очень много звуков. Автобусы, машины, шаги и голоса людей, музыка из дома напротив, едва заметный шум ветра. Но слышу я только твой чуть металлический голос. И из всего, что происходит вокруг, вижу только тебя. И если ты постучишь мне в дверь, я пойму, что это ты.

Я протянул ладонь, Марина свою. И, взявшись за руки, мы пошли дальше.

Ночью мне не спалось. Отчего-то вспомнилась Марина и её рассказ о матери. Например, мама скажет отцу: не сложилось, я хочу быть с другим, – и уйдёт к дяде Андрею. Папа уедет, он самостоятельный, а я останусь с мамой. Бред!

Однажды я спросил у родителей, были ли у них когда-нибудь мысли развестись. Они, конечно, ругались, бывало, но не до развода. Впрочем, припомнила мама, когда мне было лет пять, отец накормил меня протёртым хреном, и я так закашлялся, что она отлупила отца кроссовкой. Заявила, что он хочет угробить малыша, и как с таким дураком жить? Подошва у кроссовки оказалась исключительно жёсткой, и у отца было два рассечения. Тут же я перестал кашлять, а у отца лицо моментально залило кровью. И мама не знала, кого теперь жальче. У отца с того времени шрам остался примерно по форме протектора, но он его чёлкой маскирует. Если бы мама при рассказе не показала, то я бы и не знал. Они пообещали друг другу, что отец больше не будут кормить меня хреном, а мама его бить кроссовкой, и они помирились. Увы, у Марины в семье всё было серьёзно и навсегда.

Я повернулся в постели, помотал головой, чтобы сама мысль о разводе родителей исчезла. Решил никогда не думать об этом.

Девятого мая в городе – салют. С утра перекрывают набережную, ставят палатки с газводой и разными мелочами для детей. Прадедов своих я не помню, только видел на фотографиях. Двое из них во время войны были в армии, один попал в плен под Киевом, другой отслужил всю войну на Камчатке, двое были эвакуированы с заводами в наш город из Харькова, да так и остались. Отец с мамой праздник отмечают на даче, с бабушками и дедушками. Отличный повод собраться вместе.