Точка росы

К моему автомобилю подходит работник бензоколонки и принимается резиновым скребком протирать фары и стекла. Я послушно приоткрываю окно, протягиваю ему червонец.

Над перелеском поднимается туча галок. Исступлённо галдя, они мельтешат россыпью и, вдруг разредившись на развороте, пропадают пропадом в густом, пасмурном небе. По лобовому стеклу долго тянется сизая ползучая клякса.

Я брызгаю стеклоочистителем, запах палёной водки бьёт в нос, пускаются вприсядку дворники — и в залитый солнцем кабинет моего прадеда хмуро входит Есенин.

Прадед — военком 11-й армии, шаровой молнией плывёт по кабинету его сияющая лысина, он что-то приветливо говорит сердитому поэту, после чая ведёт его на набережную, они пьют айран с лотка у причала общества «Кавказ и Меркурий», смотрят на колышущиеся на волнах флотилии арбузных корок, на чайку, распекающую мусорный ящик, и долго-долго — на безупречную линию горизонта, взятую к небу серыми крыльями бухты.

Через день Есенин, усеивая лапчатыми каплями пота почтовые бланки, телеграфирует в Москву свою ужасную поэму.

Два расписных, как печатный пряник, танкоподобных «форда» пролетают мимо заправки. Вой сирены. Огни в сигнальных колбах ворочаются и ходят, будто в них кому-то заламывают руки.

Гаишники не знают, что за рубежами Москвы я успокаиваюсь, как осколок гранаты — за пределами зоны поражения. Что на подмосковных просторах я в силах передвигаться медленно и плавно: как облако.

Каспий с утра штормит рваными полосами крупной зыби, и Велимир Хлебников блюёт за борт на мельтешащие, как пятки, плицы колёс парохода, который везёт его в Энзели. На том же пароходе, но на верхней палубе едет Яков Блюмкин. Он хорошо переносит качку и развлекается наблюдением шныряющих в волнах тюленей. Между спазмами Хлебников умудряется записать, что Каспий свят, возвышен потому, что он есть средостение всей России, собранной по капле Волгой. В конце будущего года поэт, затерявшись в Персии, станет от счастья цветком. Блюмкин спустя три месяца будет отозван Троцким с должности политкомиссара Гилянской Советской Республики и отправится в своё первое путешествие в Тибет, на поиски Шамбалы. Так начнётся его мучительное и триумфальное фиаско. В ноябре сорок первого танки вермахта останавливаются на окраинах Москвы: у немцев заканчивается бензин. Большая часть его запасов была затрачена при завоевании Украины и Белоруссии. Козырной своей удачей брянские, вятские, тульские и калужские партизаны считают пущенные под откос составы с топливом. И вот — не дотянули. Полный останов разверзает пред Москвою пропасть. Пока Манштейн ждёт бензин, Жуков успевает подготовить контрнаступление. Наши танки давят немца на соляре. В подземном храме в Сураханах соляра сочится прямо из стен. Гитлер снимает Манштейна с должности главнокомандующего, сам садится на стального козла и поворачивает рога на Баку.

Гаишники возвращаются. Один «форд», отделившись, перемётывается через встречную и хищно встаёт напротив.

Все по той же причине фрицы и отступать-то толком не могут: стоп-машина. Вот почему оккупация северной части Калужской области длится чуть ли не год, до августа 1942 года, в то время как юг был освобождён ещё в декабре 1941-го.

Согласно одной из частей плана «Барбаросса», совершенно секретный корпус F, составленный из арабской, афганской, иранской и индийской дивизий после захвата Сталинграда, должен будет установить контроль над Каспийским морем и занять Баку. Дожёвывая, понимаю, что спокоен я потому, что уже нахожусь на верном пути. И что меня с него не свернуть, не сманить ничем. Впереди — в шестнадцати часах езды передо мной открывается Великий Юг: Таврида, паром Ялта — Синоп, оттуда, маханув малоазиатским побережьем между троянскими курганами, — я заворачиваю в Каппадокию. Качу по кремнистой равнине, залитой закатом, петляю между армией исполинов — слоёных остистых столпов, вырезанных в тысячелетиях пильчатыми песчаными бурями. Устраиваюсь на ночлег в одной из этих эоловых башен. Ночной пустынный бриз подвывает в моё дупло, как циклоп в пифос с таящимся Одиссеем. Далее утром взлетает гористая дорога на Левант, трёхдневная проволочка с визой на границе в Газиантепе, наконец мелькает транзитной сотней километров Сирия, чиркает Бейрут, и вот — пустынный КПП перед Кирьят-Шмона — и всё, приехали. Вот уже поворот на Цфат, вот кипенные сады его на взмывающих склонах — и мальчонка верхом в белой рубахе цветущей веткой погоняет мула ввысь по переулку.

Мент выходит из машины и проникает в павильон заправки. Через стекло он косится на меня. Выражение лица у него такое, будто взглядом он окунается в небытие, пытаясь припомнить чудной, поранивший душу сон.