Точка росы

Дачку в Велегоже я купил по чистой случайности. Когда-то загремел в больницу, где маялся на койке по соседству с одним стариком. В реанимации он отлёживался после инфаркта. У нас нашлась общая тема. Мы оба оказались физиками: я — по образованию, он — по профессии. Когда-то я проходил преддипломную практику в институте, в котором он проработал сорок лет. В самом начале шестидесятых в лесу под Серпуховом построили Институт физики высоких энергий и рядом с ним — закрытый городок учёных. По территории института просекой в сосновом бору проходила многокилометровая петля подземного туннеля, в котором мощные магниты разгоняли пучок протонов до чудовищных энергий.

Старик, рассказывая о своей научной молодости, вздыхал: мол, всё ж таки ему довелось пожить при коммунизме — хотя бы и в отдельно взятом фаланстере. Превосходное снабжение, великолепная культурная жизнь — КВН, литкафе, Жванецкий, в широком ходу самиздат, двухуровневые квартиры, регулярные поездки в Швейцарию в Европейский центр ядерных исследований и так далее.

Однако мне почти не о чем было вспомнить в пандан, в том же институтском контексте. Разве только о чудесных ночных купаниях голышом в Оке, когда парная вода ласкает всё тело и тонкая дымка загадочно висит над звёздным речным простором; когда щелкают надрывно соловьи и дева, блеснув зрачками, медленно раскрываясь млечной наготой, опускается навзничь в росистую траву, мерцающую лунной жуткой искрой.

Но об этом я помалкивал.

А старику было чего порассказать. Чего-чего я только от него не услышал! Например, он поведал мне о бедолаге-технике, припозднившемся с монтажом в тоннеле ускорителя в тот момент, когда физики начали один из экспериментов. Пучок бешеных, как дикие пчелы, протонов прожёг ему голову навылет, пройдя от левой скулы к правому виску. В результате герой остался жив, но сошёл с ума на почве микромира. Ему всё чудилось, что атомы — это существа, впавшие в глубокий обморок. Он писал в газеты письма, что в цепочке «человек — животное — растение — камень — атом» сознание, лишь убывая понемногу, присутствует абсолютно во всех звеньях. Что в результате несчастного случая им установлен контакт с протоном № 342561182818283147658273. Как-то раз старик посетовал, что километрах в тридцати от Серпухова, в дремучем заповедном месте над Окой, у него есть дачка, с которой он из-за болезни уже не в силах управляться. Я воскликнул: «Отлично!» — и через неделю мой маклер привёл к нам в палату дочь старика и нотариуса. Дочери я вручил принесённые маклером деньги, а нотариус заверил подписанную купчую.

На следующий день, разбуженный уже горячим светом апрельского утра, я протянул руку к изголовью старика, чтобы закрыть ему глаза. После окончания сделки старик не прожил и суток.

А мне на той загадочной даче очень даже пришлось впору. Впервые я приехал туда вскоре после выписки, на майские. И вот ведь диво — все клумбы оказались усажены королевскими тюльпанами. Представьте — целая алая армия! А ещё там кругом дремучий лес по-над раскатистыми, взмывающими ввысь и вдаль уступами древней речной поймы. Рыбалка щедрая, зверья полно — косули, лоси, куропатки, утки, бобры и зайцев прорва. И так там тихо, загадочно…

Циклопический гаишник, отоварившийся пластиковой коробкой с пирожными, подходит к моей машине и, катая желваками, пялится в упор через лобовое стекло. По закону он не имеет права потребовать от меня ни документов, ни объяснений. Я — не пойманный вор. Однако выхожу и извиняюсь: «Перенервничал, вспыхнул, газанул, впредь буду паинькой» — и достаю три сотни: по купюре на каждый обделанный пост. Молча хватко берёт, будто только что мне что-то впарил, крутит пальцем у виска и отваливает вразвалочку. Жёлтая сигнальная жилетка, подле которой плывут рядком шесть кремовых пионов, уменьшается, выкатывается из-под портика — и её тут же обступает, проглатывает ноздреватый крупнозернистый март, голая галочья роща, тяжкое — вровень с небом — всё в оттепельных пролежнях поле, которое широко за горизонт кесарево рассекает бетонная дуга, ведущая меня в мой ближний дальний рай.

Дальше я умеренно мчусь в Велегож, вдыхая из приоткрытой фортки весенний, натёртый подсолнечником ветер, слушаю по радио Шопена, но тут… я утыкаюсь в грузовичок, сбавляю и пытаюсь его обойти. Вдруг на ухабе из-под кузовного тента вылетает голое тело. Виляю, ухожу на обочину, торможу. Грузовичок шкандыбает ещё две сотни метров, роняя из-под прорвавшегося тента замороженные туши.

Выскакивает водила, бежит назад, расставив руки, вдруг бухается на колени, рвёт на себе куртку, хватается за голову, на отрыв. Я врубаю «маячок», выхожу, выставляю аварийный катафот. Поднимаю мужичка под локти, ору: «Давай собирать!» Бедняга подхватывается, лопочет не по-нашему, и мы с ним долго-долго, задыхаясь, стаскиваем с трассы на обочину грязно-розовые бараньи туши. Попутный транспорт набивается в пробку, гудит; легковушки объезжают, грузовики — переламывают стёсанные от удара, растянутые в бесконечном прыжке туши.

Наконец присаживаемся отдышаться.