Точка сборки

Бабки и деды потратили жизнь на то, чтобы оставить свою землю и пробиться сюда, в самое сердце страны, овладеть здесь работой и жилплощадью и дать потомкам счастливую жизнь. Смоленские, астраханские и пензенские крестьянские дети двигались по стране хаотично, они умирали и воскресали, их вербовали на стройки, забирали на войну, отправляли в лагеря, они оставляли менее удачливых родственников в унылых городках и на полустанках, их самые сильные дети рвались дальше, учились, и вот она – столица. Дальше дорога кончалась, вернее упиралась в красные кирпичные стены с зубцами-мерлонами на том берегу Москвы-реки. Один крепкий крестьянский сын-самоучка удачно штурмовал и эту твердыню ради будущих поколений, оставив робким потомкам престижные квадратные метры, патефонные пластинки с записями Вагнера и трудности в оценке недавней отечественной истории.

Сюда сходились и здесь заканчивались все автомобильные трассы союзного значения и железнодорожные нитки, похожие на карте на паутину с кремлем-крестовиком в центре.

Но отсюда же, с нулевого километра, они, по всей видимости, и вели во все стороны света.

Ко времени Сашкиного совершеннолетия государство окончательно проиграло холодную войну, вывело войска из Афганистана и наступил непривычный мир. Границы смыслов подразмылись, точки отсчета стали меняться, и Сашок совершенно уверился, что нулевой километр великой страны не может быть целью.

В Иркутске старый мамин друг, дядя Ваня Цейдлер, согласно полученным из Москвы инструкциям, постарался удержать его от дальнейшего продвижения – звал к себе на дачу, где росли настоящие кедры, пугал трудностями таежной жизни, завистливо затягивал Сашкин отъезд, потом признался, что эта роль тяготит его. Было даже немного жалко дядю Ваню: тяжело, наверное, быть старым маминым другом. Да вообще – старым.

Было потеряно четыре дня, но Сашок исходил новый для него город, провел бесконечные часы, наблюдая за течением Ангары. Река была с виду очень даже сибирская. Первая сибирская река, на светлый берег которой он ступил.

В Улан-Удэ за пятьдесят копеек желающих пускали ночевать в комнату для инвалидов – помещение на вокзале, в котором рядами стояло штук двадцать коек. Восхитительная простота и приобщение к жизни. Очень хотелось погрузиться, приобщиться и стать своим.

Через три дня на маленьком рейсовом самолете он достиг Усть-Баргузина, где вышел на берег Байкала. Слово «баргузин» звучало волшебным образом, хоть говори его шепотом, хоть напевай на любой мотив. Улицы тянулись между высокими глухими заборами, за которыми шла крепкая сибирская жизнь, к ней он тоже мечтал приобщиться. Сашок успешно провел переговоры с надменными вертолетчиками и на следующий день забесплатно оказался в поселке Давша – центральной усадьбе заповедника.

Директор не выказал радости, но отправлять домой к маме не стал, пожалел, взял пожарным сторожем на новую территорию заповедника в северном лесничестве. Сашок провел два месяца в одинокой избушке на берегу Байкала. Играл потрепанными картами в кинга с метеорологами из Иркутска, учил новые песни на гитаре, купался, рыбачил и загорал. Два раза в день выходил на связь с Северным кордоном, докладывал – кто и в какое время проплывал по озеру.

Раз в неделю метеорологи гнали самогонку и уносили подальше в лес все тазы, фляги и ведра, чтобы не использовать их как мишени во время веселья.

Верховка и низовка гнали волны вверх и вниз, одуряюще пахло багульником, на той стороне поднимался из воды Байкальский хребет, на этой стороне маячил вдалеке Баргузинский, звал бог знает куда. Дрались между собой собаки, на самодур клевали хариусы и ленки.

Вечерами метеорологи рассуждали, почему мухи не падают с потолка – крючки у них на лапах или присоски? Могли ли мамонты копытить траву из-под снега, как монгольские лошади или олени? Раскосы ли якутские собаки или только так кажется?

Тайга, дальние хребты лежали и ждали, по-прежнему недоступные. Жилья на зиму не предвиделось. Байкал же теперь, после двух месяцев наблюдения за плавсредствами, представлялся Сашку слишком оживленной транспортной артерией.

К осени Сашок отступил на исходные позиции, на нулевой километр, и устроился работать ночным уборщиком в «Макдоналдс». Работа была супер – в иностранной компании, с возможностью роста, он получал больше, чем доктор наук в материном институте. Пока оттирал столы, стены и прилавки, пропитываясь запахом моющих средств, двадцать пять его писем в разные заповедники ушли на восток и на север, добрались до адресатов, и обратно пошли ответы за подписями главных лесничих: «Штаты заповедника укомплектованы полностью», «На данный момент не имеем свободных ставок». Из Кроноцкого на Камчатке написали лаконично, как на дверях гостиницы: «Мест нет».

Только раздразнили – видимо, такая работа нарасхват, желающих слишком много.