Точка возврата

Именно здесь, в этой тесной комнатке, пропадало ощущение плоского штопора, которое в последние годы испытывал я, попав в Первопрестольную. Пожалуй, это было единственное в Москве место, куда мне всегда хотелось зайти. И все же я там бывал редко, гораздо реже, чем желал того. Москва умеет отнимать время у всех, кто попадает в ее объятия. Когда я летал на самолетах, то познание нового города обычно заканчивалось посещением трех мест: магазина, столовой и гостиницы. Иногда география расширялась, и мы, взяв машину, ездили на базар. Москва не стала исключением: метро, работа и три-четыре обязательных для любого провинциала посещения: Третьяковка, Красная площадь и ВДНХ. В душе я тешил себя тем, что и москвичи не особо охочи к познаваниям собственного города, откладывая все на потом, поскольку одна мысль, что все рядом и можно поехать и посмотреть в любое время, размягчала людей.

На этот раз у Глазковой собрались, чтобы отметить освобождение Москвы от поляков.

Посреди комнаты стоял стол, к нему приладили еще один, который был на колесиках и все время норовил отъехать и превратиться в блуждающий спутник основного. Мне нравилось, что в этой комнатке не было телевизора, лишь со стен на залетающих на огонек гостей по-домашнему смотрели портреты Алексия II, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского отца Иоанна и молодого в полевой форме полковника Преображенского полка с солдатским Георгием на груди Николая II. В редакции публика мне была известна: несколько молодых писателей и близких Екатерине женщин, так называемых лиц постоянного состава, которые сотрудничали с журналом. Были здесь люди довольно известные и не очень, но демократичная хозяйка, если кто желал, давала высказаться всем и о текущем политическом моменте, и о президенте Путине, сама читала последние особо поразившие стихи открытых ею провинциальных поэтов, книги которых лежали на соседних столах.

Но в тот день в комнату непонятным образом упали два подвыпивших депутата Государственной думы. Один из них, Василий Котов, представлял в парламенте интересы родного Прибайкалья, и мы с ним были хорошо знакомы. Почувствовав, что в этой комнате процветает истинная демократия и что ему здесь не отключат микрофон, Котов начал обращать литераторов в свою веру. Заканчивая свой тост, он сделал реверанс в сторону Глазковой, эффектно переиначив слова Леонида Леонова, сказанные им во время войны:

– Так поднимись во весь рост, гордая русская женщина, и пусть содрогнутся в мире все, кому ненавистны русская речь и нетленная слава России!

Катя еле заметно улыбнулась и ровным голосом добавила от себя:

– Сегодня вообще-то не женский праздник, но ваши слова по поводу русской женщины мне нравятся. Так и быть, возьмем вас, милых, и понесем на руках к нетленной славе России.

– Я знаю, сегодня праздник Казанской Божьей Матери, – быстро отреагировал депутат. – Она все-таки была женщиной, с именем которой связаны все наши победы. Предлагаю выпить за всех женщин.

Почему-то мне вспомнилась мать, которая в своей короткой жизни ни дня не знала отдыха, вместе с отцом ходила в тайгу за ягодами, собирала орехи, а после одна, без отца, подняла шестерых детей. Когда мы что-то произносим, то не видим себя со стороны и не знаем, что думают о нас слушатели. Из слов Котова получалось, что, как и ранее, женщина – последняя наша надежда. «Так сколько же могут они вынести? – думал я. – Как всегда, мы, мужчины, откупаемся красивыми словами. Вот и Глазкова взвалила на себя журнал и безропотно тянет его. А кроме этого проводит разные конкурсы, ездит по детским домам, школам и приютам, выпускает детские книги. А мы им красивые слова: мол, давайте и дальше. Да, за столом мы научились побеждать всех».

Подумав так, я решил, что пить за таскающих кули женщин, которые уже прямо в глаза говорят, что они готовы нести и нас, мужчин, не хотелось. И я решил: пора уходить.

И тут в комнату не то что вошла, а влетела молодая женщина, и усталые от длинной патриотической речи депутата гости Глазковой переключили свое внимание на вошедшую. Она была в коричневой с большими отворотами кофте, лиловой блузке и ярком желтом шарфике. Ее раскрасневшееся от холода лицо было свежо и чисто и чем-то напомнило мне лица с нарисованными тонкими бровями кустодиевских купчих. Еще я подумал, что уже где-то встречался с нею, но это ощущение тут же пропало, в Москве часто себя ловишь на подобном, возможно, потому, что не покидает желание видеть рядом знакомые лица.

Быстрыми глазами вошедшая окинула присутствующих, поставила на стол завернутый в бумагу пирог, депутат тут же галантно предложил ей свой стул.

– О, да ты по снегу и на таких каблуках, – с улыбкой сказала Глазкова. – Признайся, сколько раз упала, пока добралась?

– Всего один раз, но удачно, сломала у сапога каблук, – весело и, мне даже показалось, доверительно призналась вошедшая. – Кое-как доковыляла до магазина. Там мне обрадовались, говорят: вот наш клиент. Купила новые.

– Неужели не могла с нормальным каблуком купить?