Точка возврата

– Иван, ну что ты здесь сидишь?! Что, еще не насмотрелся на своего дорогого механика?! – громко кричал он. – На ипподром пиво привезли. Пока ты здесь штаны протираешь, разберут!

– Петь, у тебя что, живот болит? – интересовался Бакшеев. – Кричишь – ушам больно.

– А я иначе не могу! – гоготал Короедов. – У меня голос командирский, стоит мне гаркнуть, грузчики пулей на самолеты. Ну что, идем? Разберут ведь.

– Не разберут, – усмехаясь, отвечал Бакшеев. – Да и нельзя мне, врачи не разрешают.

– Вот тебе раз! Вчера можно было, сегодня нельзя. Ты их больше слушай, они и так полжизни у тебя отняли, а ты все на них оглядываешься. Плюнь! У меня сосед врач, так он говорит: есть желание – выпей. Я так и поступаю, себя не ограничиваю и тебе не советую.

Бакшеев смотрел на плотное, отсвечивающее синевой лицо Короедова, на бледное, жаркое небо и сдавался, шел на ипподром. Но однажды Бакшеев пришел на ипподром один, без Короедова. Буфет был закрыт, и он, поглядывая на часы, присел на скамейку. И вдруг увидел Проявина. Появился тот откуда-то сзади, из-за кустов, покрутил по сторонам своей птичьей головой.

– Володя! Проявин! – окликнул его Бакшеев.

Проявин вздрогнул, оглянулся и, точно что-то припоминая, посмотрел на Бакшеева.

– А-а-а, это ты, Иван, – наконец-то признал он. – Я думаю, кто это меня зовет? Ты что, давно здесь? – По-стариковски шаркая ногами, Проявин подошел и плюхнулся на скамейку рядом с Иваном. – Тяжело? – спросил он и сам же ответил себе утвердительно: – Конечно, тяжело: жара!

Иван молча оглядел Проявина. На нем был старенький, заношенный летный костюм и серая форменная рубашка.

– Ты, Иван, на меня не обижайся, – поглядывая под ноги, сказал Проявин. – Ты, наверное, думаешь, что я специально воду в керосин налил. Бочка давно стояла, вода, видимо, нынешней весной, когда начал таять снег, попала. А так я ее проверял. Ей-богу, проверял!

– Верю, Володя, верю.

– А Потапихин не поверил. Уволил меня.

– Пошли, буфет открыли, – сказал Бакшеев. Ему стало неловко и стыдно за то, что по его вине так жалок Проявин. И сейчас он понял: оба они связаны чем-то невидимым и постыдным. И если бы даже они жили в разных местах, эта невидимая связь все равно держала бы их до самого гроба. А ведь не родня и вроде бы не враги. Он все больше и больше убеждался: все в мире связано, сделай кому-то плохо – и обязательно когда-то тебе отзовется…

– Коньяку! – громко сказал Бакшеев буфетчице. – И закусить: конфет или лимон.

– Зря ты это, – вяло пробормотал Проявин. – Можно было взять что-нибудь подешевле.

Коньяк они распили быстро. Хмель не брал. Ивана трясло, как в ознобе. Он вдруг почувствовал, что в него вошла забытая боль и встала около сердца. Бакшеев боялся потревожить ее, и, быть может, от этого разговор не клеился.

– Ты знаешь, Иван, а я заходил к тебе, – барабаня по стакану пальцами, вдруг сказал Проявин. – Ребята мне твой адрес дали. Дочь твою видел, говорил с ней. Хорошая она. А ведь могла бы моей быть. Ну, не всей, а той, другой половиной, что от Лиды. А так, – на щеках Проявина заиграли желваки, – убить тебя хотел. Нож носил. Думал, встречу – и чтоб один конец тебе и мне. Вовремя одумался. Ушла она от тебя – обрадовался. Думаю, так тебе и надо! А увидел дочь – и все простил. Вот сейчас сижу, и нет у меня к тебе зла. Обида есть, что все скверно получилось, а зла нет. Ведь умрем, и до всего этого никому никакого дела не будет. А дочь у тебя красивая. Точь-в-точь, как Лидка перед свадьбой.

– В летное собиралась, – осторожно сказал Бакшеев.

– Вот видишь, любит, значит, тебя. И Лидка тебя до сих пор любит. Видел я тут ее.

– Виноват я перед тобой, Володя, – чувствуя в себе какую-то жаркую облегчающую слабость, быстро заговорил Бакшеев. – И тащить мне все это до самого гроба.

– Брось! – махнул рукой Проявин. – Не мучай себя. Вот за то, что угостил меня, спасибо. Может, еще пятерку займешь? Я тебе отдам.

Бакшеев быстро достал деньги и протянул ему десятку.

– Пятерки нет, – виновато сказал он.

Проявин покрутил в руках десятку, встал, сходил к буфетчице.

– Мне десятки много, десятку я могу и не вернуть, – сказал он, протягивая сдачу.

Бакшеев увидел желтые, прокуренные ногти на руках Проявина, вспомнил: точно такие же ногти он видел у Заикина, когда тот совал ему трешку. И еще, не до конца сознавая, что делает, и лишь повинуясь какому-то порыву, он неожиданно предложил:

– Володя, давай сходим в аэропорт. Ребята говорили, есть место диспетчера по заправке.

– Кто же меня туда возьмет? Для авиации я теперь персона нон грата.

– Ничего, ничего! – уверенно произнес Бакшеев. – Уломаем.

Через неделю Проявин оформился в «приют». Уломали списанные пилоты начальство, уговорили взять Проявина на работу. Но с тех пор перестал Иван ходить в аэропорт. Друзья обижались – готовили место для него, а он подсунул другого.