Андрей Минеев

Токио

О книге

Орда и её «оrdnung»

А. Пестов

Я читал «ТОКИО», постепенно погружаясь в тревожное deja vu, растерянность и недоумение. Если бы я верил в «колесо сансары» и реинкарнацию, то я мог бы предположить, что Фердинанд де Селин, автор «Путешествия на край ночи», этого наилучшего французского романа ХХ века, имел несчастье возродиться и актуализироваться в сегодняшней России. А затем, оглядевшись вокруг и ужаснувшись увиденному, начал писать по-русски: тот же цепкий взгляд, убийственная трезвость и обострённое внимание к мелочам, из которых и состоят дни нашей жизни.

То, что я прочитал, отнюдь не «про армию»! Точнее сказать, не только «про армию». Нет, это повествование о безнадёжном абсурде и неизбывном мороке существования. Армия – это всего лишь часть нашей общественной структуры, но в ней, равно как и везде, происходят те же разрушительные процессы. Все мы имеем склонность идеализировать наше прошлое. Мы с инфантильным удовольствием читаем различных карамзиных и радзинских совсем не для того, чтобы пробудиться и очнуться

от наваждения, но ровно наоборот: для того, чтобы забыться и заснуть ещё крепче… Вероятно, так проявляется защитная реакция нашей весьма уязвимой психики, направленная против беспощадной Реальности, прямое столкновение с которой способно легко разрушить нашу самость и идентичность до основания. Есть такой «бородатый» анекдот: «Если до 1917 года русский офицер был иссиня выбрит, слегка пьян и мог отличить Гоголя от Гегеля, то после революции советский офицер – слегка побрит, иссиня пьян и не может отличить Бабеля от Бебеля». Увы, это не так! Найдите и прочтите повесть Евгения Замятина о нравах, царивших в царской армии («На куличках», 1914), – и вы убедитесь в том, что Минеев не изобретал велосипед и не открывал Америк, но что ТАК было всегда… Это в Европе «армия – вооружённый «Оrdnung» (Фридрих Великий). Зато у нас армия – это вооружённая Орда. И – увы! – так было всегда… Не будучи знакомым с автором и не зная его биографии, я могу лишь предположить, что герой, от лица которого ведётся повествование, является alter ego самого автора. Если это действительно так, то мы должны лишь уважать его за то, что авторская честность и беспристрастность не позволяет ему умолчать и о том, что и сам он так или иначе, вольно или невольно тоже соучаствует в разрушительных процессах нарастающей духовной энтропии. Нет, он не прячет свои скелеты в шкафу. Не ангел, не бес, но чертовски внимательный к любым жизненным проявлениям персонаж: хотя и внутренне честный, но лично мне не очень приятный. Хотя герой не обязан быть приятным. И, положа руку на сердце, вспомните: так уж ли приятен лермонтовский Печорин или пушкинский Сильвио? Но не только честность, ясный ум, внимательность и цепкий взгляд делают из автора – писателя. Андрей Минеев – хороший русский писатель потому, что он действительно

чувствует и умеет обращаться с русским языком, что является большой редкостью по нынешним временам. (Ознакомьтесь с текстами, попадающими в шорт-листы Всероссийских литературных конкурсов, – и вы убедитесь в том, что Русская Литература ныне отдана на растерзание чудовищно бездарным и косноязычным, но прытким и ушлым графоманам.) Читая «ТОКИО», я поймал себя на мысли о том, что «великий и могучий» живёт и здравствует, как и прежде, и что дышит он, живой и здоровый, как всегда, «иде же хощет»: не в пыльных академических аудиториях, не в филологических штудиях, не в студенистых мозгах составителей толковых словарей, но в сугубо мужских, патерналистских иерархических сообществах – в Тюрьме и в Армии. Мерзавец Яровский говорит на превосходном, ярком, роскошном и изысканном русском языке, хотя и абсолютно и во всех смыслах «ненормативном». Диалектика в том, что этот во всех отношениях отрицательный персонаж, к тому же даже и не русский, а хохол из Западной Украины, является достойным и подлинным носителем нашего Русского Языка – на сегодняшний день, пожалуй, единственного воистину живого индоевропейского языка. И за очевидное чутьё и вкус автора к колдовскому и волшебному русскому языку – моё отдельное спасибо!

Часть первая

31 декабря 2000 г. – 11 сентября 2001 г.

1.

Декабрь. Метель. Два часа ночи. Ярко освещенный вокзал. В поселке. В степи. Занесенные снегом рельсы.

Раздается оглушительный гудок приближающегося поезда. Из черной с летящим снегом мглы стремительно вырастают в страшном грохоте глазастые желтые огни. Из замерзшего железа тормозной механизм выдавливает пронзительный стон. Зеленое дышащее горячим паром динозавровое тело медленно останавливается.

Перестук открываемых дверей и откидываемых подножек. В тамбуре купейного вагона я прощался с проводницами. Пьяный. Усталый и вялый. Смутно соображающий.

– Ой, и зачем ты туда едешь? – смеялись они. – Нужно тебе это? Ты пиши!

– А ты ждать будешь? – хмуро спросил я, застегивая куртку.