Толкиен. Мир чудотворца

Как бы то ни было, нетрадиционные воззрения Толкиена распространялись только на экологию — в том смысле, что он радел о безусловном сохранении не только природной среды, но и прежнего общественного и политического порядка. Иными словами, Толкиен стоял на правых позициях. Причем, судя по его ярко выраженным антидемократическим и антиреспубликанским взглядам, он принадлежал к правым экстремистам. Хотя при всем том человек он был вполне традиционный, не чета тем же Местру(14), Берку(15) и Генону(16), считавшим, что все революционные новшества подлежат уничтожению, потому как, возникая стихийно, они нарушают размеренную эволюцию духовного развития и самый ход времен. Однажды в споре с Льюисом и Дайсоном Толкиен позволил себе заметить, что «наши мифы хоть и иллюзорны, но ведут к истине, тогда как материалистический «прогресс» влечет человечество в пропасть, осененную железной десницей зла».

Сохраняя непоколебимую веру в истинность мифологии, Толкиен выразил суть своей писательской философии в глубинах «Сильмариллиона». Но к этому мы еще вернемся.

Подобное мировоззрение часто ввергало Толкиена в черную меланхолию, что, конечно же, отражалось на настроении его жены и на дневниковых записях: в глубоком унынии он ощущал собственную никчемность и бренность мира; а поскольку как раз в таком расположении духа он чаще всего брался за перо, дневник хранит самые безрадостные свидетельства его душевного состояния.

К счастью, профессионализм и неподражаемое мастерство рассказчика позволяли Толкиену легко преображать тот же университетский класс в роскошную залу замка, где сам он превращался в барда, а мы — в гостей, внимающих ему за пиршественным столом. Во всяком случае, так казалось его студентам, о чем один из них как–то по окончании университета написал Толкиену:

«Прежде я все никак не решался поделиться с вами незабываемым впечатлением, которое вы произвели на меня, когда читали нам «Беовульфа». Ваш голос был сродни гласу Гэндальфа».

Толкиен и сам переживал жизнь своих легендарных героев: хотя он не очень–то верил, что когда–то по земле действительно бродили эльфы, орки и гномы, зато был убежден, или по крайней мере надеялся, что его истории олицетворяют правду. Об этом он не раз говорил своим студентам:

«Дракон — не досужая химера. Даже сегодня, невзирая на поголовное неверие, найдется человек, который охотно внимает легендам, героическим историям, который не только наслышан о легендарных героях, но и видал таких сам и был пленен их диким очарованием».

Толкиен говорил с упоением сказочника, а поскольку, по словам К.С. Льюиса, ему удавалось добраться до самой потаенной сути языка, то он вполне мог проникнуть и в самое логово дракона.

Толкиен находил и другие источники вдохновения — в тех же закрытых клубах, где встречался с близкими ему по духу друзьями — «Инклингами», продолжая вращаться исключительно в мужском обществе. В связи с этим вспоминаются слова Льюиса:

«А чем в это время занимались дамы? Откуда мне знать? Я мужчина и никогда не интересовался секретами кибел».

Точно так же, если верить его биографу, рассуждал и Толкиен:

«Он прекрасно понимал, что мужская дружба значила для него больше, чем брачные узы, и хотя он усматривал в том одну из причин вырождения мира, в целом ему казалось, что мужчина имеет полное право на свои мужские радости и в случае надобности должен его отстаивать».

Так что главная загадка литературного успеха Толкиена кроется в его стремлении к личной и духовной независимости. Хотя он был не единственным крупным писателем, ведшим самую обычную жизнь за рамками необычного литературного творчества.

Но хоббиты не прямая аналогия с его личностью. Как–то Толкиен заметил в одном интервью:

«Хоббиты — простые английские селяне, а маленькими я сделал их затем, чтобы показать, что при всей ограниченности воображения в душе они исполнены силы и отваги».

Толкиен хотя и не был демократом (вернее, поскольку он им не был), любил свой маленький народец и писал по этому поводу следующее:

«Я всегда поражался, до чего мы дошли, и все благодаря непоколебимой отваге маленьких людей, лишенных, казалось бы, всяких шансов на успех».

Однако Толкиен вовсе не собирался писать бестселлер для детей:

«Меня не интересует, — говорил он, — ребенок как таковой, ни современный, ни какой бы то ни было другой, и я никогда не пытался найти к нему подходы. Тот, кто стремится быть с ребенком «наравне», ведет себя неправильно, потому что это бессмысленно (если ребенок глуп) или опасно (если имеешь дело с умницей). И все же я, Толкиен, признаю, что написал «Хоббита» под влиянием современных иллюзорных взглядов на детские сказки и на самих детей».

Вот откуда возникает немыслимо, невероятно огромная и притом безусловная значимость «Хоббита», хотя это произведение может не понравиться тем, кто уже успел насладиться изысками долгих строгих притч в «Сильмариллионе».