Только вперед

Гаев и Галузин понимали состояние Кочетова и не беспокоили его. Они знали — это бывает у всех спортсменов и скоро пройдет. И действительно, это прошло.

На третий день Кочетов сам позвонил Гаеву.

— Рекорд будет бит! — спокойно сказал он.

— Конечно, — уверенно ответил Гаев.

Да, рекорд будет бит. Леонид снова твердо верил в это. Но он решил не торопиться. Если судья снял его с заплыва, — значит он, Леонид Кочетов, допустил неправильность. Он не верил болельщикам и не думал, что судья ошибся. А раз с ним могло случиться такое, — надо опять тренироваться.

И снова начались тренировки.

Каждый день появлялись Кочетов с Галузиным в бассейне. Они приходили сюда, как на работу: всегда в одно и то же время, без пропусков и опозданий.

Некоторые друзья Леонида удивлялись.

— У него же рекорд в кармане, — недоуменно говорили они. — Почему он не плывет?

А маловеры понимающе перемигивались:

— Струсил Кочетов! Мурашки забегали! Так иногда бывает у спортсменов: появляется особое нервное состояние-робость перед ответственным выступлением.

Это была неправда.

Кочетов не боялся выступить. Но его гордость и самолюбие не позволяли ему снова потерпеть поражение. Он хотел действовать только наверняка.

Каждый день много раз проплывал он весь бассейн из конца в конец.

— Хочешь плавать быстро? Хочешь плавать быстро? — твердил он, плывя первую двадцатипятиметровку, совершал поворот и на обратном пути отвечал сам себе: — Тренируйся не спеша! Тренируйся не спеша!

Это были любимые слова Галузина.

Иван Сергеевич всегда находился тут же. Тщательно, как обычно, был отутюжен его костюм; казалось, тренер совершенно спокоен, и только одно доказывало, что он волнуется. Галузин теперь не мог ни минуты стоять на месте. Леонид сто раз проплывал весь бассейн, и сто раз вслед за ним по бортику пробегал Иван Сергеевич.

После двух недель упорных тренировок Галузин и Гаев устроили пробный заплыв. И снова Леонид показал отличное время, лучше рекорда.

И вот Кочетов в четвертый раз вышел на старт. Но возбужденное, нервное состояние, три неудачи подряд, видимо, сказались на пловце. Они где-то в глубине души поколебали его уверенность в своих силах. Леонид чуть-чуть задержался на тумбочке после сигнала «марш!», боясь нового фальстарта. Он слишком тщательно делал повороты, чтобы опять не допустить ошибки, и терял на этом драгоценные мгновения.

После заплыва главный судья объявил — 2 минуты 40,7 секунды. Старый рекорд уцелел: Кочетов «не дотянул» до него всего 0,1 секунды.

Сэр Томас мог радоваться! Леонид никогда не видел англичанина, даже на фотографии, но мысленно он четко представлял своего далекого противника. Конечно, он — сухопарый, длинный. Пунктуален и надменен, как истый английский лорд. Возможно, даже носит монокль, как Чемберлен. Впрочем, нет. Томас — спортсмен, зрение у него, вероятно, хорошее.

Живет он, несомненно, в Лондоне. Где же еще может жить эта «гордость английского спорта»!

Леонид яростно шагал по комнате взад в вперед. Ему казалось, что Томас презрительно ухмыляется. Да, к сожалению, сэр имеет все основания смеяться. Четыре раза пытался Кочетов побить его — и все безуспешно. Так что же, сдаться?

«Нет! Ни за что!»

В течение следующего месяца Кочетов совершил еще несколько попыток. Пятый, шестой, седьмой, восьмой раз вставал он на стартовую тумбочку, но рекорда побить не мог: не дотягивал одной, двух десятых секунды.

Друзья поддерживали Леонида. Приходили даже на его тренировки, хотя Галузин свирепо гнал их прочь из бассейна, чтобы не мешали заниматься и не беспокоили пловца.

— Здесь не цирк. Мы работаем, — грозно отчитывал студентов Иван Сергеевич.

Они на несколько минут скрывались в раздевалке или на самых верхних рядах трибун, а потом снова спускались к воде.

Особенно упорной была Аня Ласточкина. Она выбрала очень удачный наблюдательный пункт: внизу, возле борта «ванны», за колонной. Сидя прямо у воды и все видя, она сама оставалась невидимой. И когда Галузин гнал студентов, Аня спокойно продолжала сидеть в своем укрытии.

В институте, по просьбе Гаева, Кочетова на неделю освободили от посещения лекций.

«Не отстать бы», — забеспокоился он.

Но опасения были напрасны. Каждый день к нему приходили товарищи, приносили конспекты, рассказывали, что пройдено нового. И все они, уходя, крепко пожимали ему руку и уверенно говорили:

— Рекорд будет бит!

Между тем маловеры и нытики, которые в таких случаях всегда находятся, ехидно острили по закоулкам, что Кочетов замучил всех судей и зрителей. Какой-то остряк прислал в судейскую коллегию записку. Он предлагал обратиться во Всесоюзный комитет по делам физкультуры и спорта с просьбой ограничить число попыток побить рекорд.

— Иначе, — писал остряк, — есть опасность, что некоторые честолюбцы будут пытаться бить рекорды, пока не утонут от разрыва сердца!

Эти смешки и остроты доходили до Кочетова. Часто горечь и обеда настолько сильно захлестывали его, что хотелось бросить бесплодные попытки. Но он подавлял собственное разочарование, не слушал нытиков и упорно продолжал борьбу.