Толстой, Беккет, Флобер и другие. 23 очерка о мировой литературе

Кризис 1877 года – в той мере, в какой касается Толстого как писателя, в отличие от Толстого-человека, – свелся к одному-единственному нравственному вопросу: как мне следует применять свои дарования ради блага ближнего? Два десятилетия Толстой сражался с этим вопросом, пробуя разнообразнейшие ответы, самый ясный и незамысловатый из них (хотя необязательно самый истинный) состоял в том, что его долг – нести в современный мир сущностное учение Иисуса, на языке, который поймет простой крестьянин. И поэтому почти все работы Толстого после 1877 года – христианские по духу и сомнительные в смысле эстетической фальши.

Первая примечательная работа, воплощающая этот вновь сформулированный подход к искусству и творческому признанию, – рассказ «Хозяин и работник» (1895), в котором преуспевающий купец по фамилии Брехунов пускается в опасное странствие по бездорожью на санях в разгар зимы, чтобы уладить сделку, сулящую большие барыши. Вопреки всевозможным отговорам Брехунов настаивает на этой глупой затее и в итоге замерзает насмерть.

Работник, которого Брехунов берет с собой в путь, – крестьянин по имени Никита, он видит, к каким неприятностям ведет их обоих жадность хозяина – и бестолковость его как штурмана, – но все равно следует за ним и подчиняется его приказам. То, что лишь Никита переживает ту ночь в чистом поле, – не следствие каких бы то ни было действий с его стороны. В глубинном смысле слова Никите все равно, что с ним случится, он предает себя на милость Божью. «Кроме тех хозяев, как Василий Андреич, которым он служил здесь, он чувствовал себя всегда в этой жизни в зависимости от главного хозяина… и… что хозяин этот не обидит»[180]

.

Брехунов – человек скверный, самовлюбленный, бесчестный, алчный, безрассудный и властный. Он обращается с Никитой как с представителем низшего биологического вида, вроде лошади, что тащит их сани, создания, чья жизнь для него важна не в той же мере, в какой важна жизнь Брехунова ему самому, занятому множеством важных сделок. В разгар снежной бури в попытке спастись он уезжает верхом на лошади, бросив Никиту, хотя знает, что Никита, на котором один лишь потрепанный кафтан да сапоги с дырами, скорее всего, замерзнет насмерть. Оправдывая себя, он рассуждает: «Ему [Никите]… все равно умирать. Какая его жизнь! Ему и жизни не жалко, а мне, слава богу, есть чем пожить» (с. 243).

Лошадь, третий персонаж в этой драме, привозит Брехунова не в безопасное теплое место, а по кругу обратно, к замерзающему крестьянину. И тут происходит нечто совершенно непредсказуемое. Брехунов распахивает свою шубу и ложится поверх Никиты, отогревая его своим телом. Так они лежат до утра, буря стихает, приходит спасение. К тому времени хозяин, которому есть чем пожить, уже мертв, а незначительный работник уцелевает.

Христианское послание этой истории кристально ясно: тот, что себя потерял, должен себя спасти; пути божественной милости неисповедимы. А вот то, что делает «Хозяина и работника» торжеством искусства, не так очевидно, потому что парадоксально. Толстой обычно считается реалистом: «Войной и миром» и «Анной Карениной» восхищаются как шедеврами реализма. Один из законов этого жанра состоит в том, что у поступков есть причины, из чего следует, что долг писателя – обеспечить действия персонажей убедительными психологическими мотивами. Но Брехунов жертвует своей жизнью без всякой причины. Его жертва, выражаясь словами английского фразеологизма, «не из его роли», неубедительна, даже невероятна. И все же неубедительна или невероятна она только для светского ума. Верующий поймет, что Брехунов действует не по своей роли, потому что Бог ему велел, потому что в жизнь его проникло божественное. Вводя в эту историю Бога как действующее лицо, Толстой бросил вызов рациональной, светской основе художественного реализма.

Повесть «Смерть Ивана Ильича» (1886) – самая известная и обожаемая из последних работ Толстого. Композитора Петра Ильича Чайковского, когда он впервые прочел ее, тронуло до глубины души. Он записал у себя в дневнике, что как никогда уверен теперь: «Величайший писатель-художник из когда-либо живших и живущих теперь – Толстой… И патриотизм тут совершенно ни при чем»[181].

«Иван Ильич» вызывает отклик такого рода вот почему: впечатление, которое эта повесть производит – безжалостной поступью повествования и безыскусным свойством самой прозы, – что автора раздражают вымыслы, в которые мы привычно обряжаем жизнь, чтобы сделать ее сносной, – в вымысел, например, что по мере приближения к смерти можно надеяться на заботу семьи, или в вымысел, что либо медицинская наука, либо божественная милость – либо и то, и другое – сделают так, чтобы наши последние дни не превратились в неостановимую бурю мук и ужаса.