Толстой, Беккет, Флобер и другие. 23 очерка о мировой литературе

Уайт питал глубокую привязанность к Греции, в основном из-за Маноли Ласкариса, с которым познакомился и в которого влюбился в Александрии во время войны, с ним же он разделил остаток своих дней. В мемуарах 1981 года «Трещины на стекле» есть записи об их путешествиях по Греции. Некоторое время, пишет Уайт, он был «в тисках пылкой любовной связи, не столько с Грецией, сколько с идеей ее». Они с Ласкарисом даже подумывали купить на Патмосе дом. «Греция – сплошная долгая ярость тех, кто ее понимает, у Маноли даже хуже, потому что Греция – его, как Австралия хуже для меня из-за моей ответственности». Возможно, посредством Гилберта (воплощающего его самого) и Эйрен (воплощающей Ласкариса) Уайт надеялся, что «Висячий сад» позволит ему глубже исследовать чувства отчаянной ярости к любимой стране (Австралию, с одной стороны, Грецию – с другой), оказавшейся в руках наглого, жадного класса нуворишей[246].

Эйрен поверяется одной своей школьной подруге, что в жизни в первую очередь ищет любви, но, если точнее, «запредельности». В плоском свете Австралии для запредельного нет места («Австралийцы рождаются только чтобы жить»), а в Греции у нее случались прозрения:

…чуть ли не в колыбели, по крайней мере с тех пор, как я расшибала пальцы на ногах о греческие камни, как по лицу мне хлестали сосновые ветки, с запаха подсыхающих восковых свечей в старых плесневелых часовнях в холмах… Горный снег, запятнанный греческой кровью. И пневма витает над всем этим, как голубое облако в голубом небе[247].

Подобные откровения, намекающие, что Эйрен есть в мире, чтобы показать нам, как выйти за пределы мира, отмечают эту героиню как избранницу Уайта, как и Фосса, и четверых Едущих в колеснице, и Артура Брауна в «Плотной мандале»[248], и Хёртла Даффилда в «Вивисекторе»: изгои, над которыми насмехается общество, упорно занятые своими личными поисками запредельного или, как это чаще называет сам Уайт, – истины.

20

Патрик Уайт

«Плотная мандала»

Первый роман Патрика Уайта «Счастливая долина» увидел свет в 1939 году в Лондоне, критики его хвалили. В Австралии прием оказался более настороженным: обозреватели заявили, что роман дает искаженное представление о жизни в глубинке, а его стиль избыточно сложен. Второй роман, «Живые и мертвые» (1941), сначала вышел в Соединенных Штатах, где издатель был готов сильно поддерживать автора, прозорливо видя в нем наследника великих англоязычных модернистов – Джойса, Лоренса, Фолкнера. В Австралии книгу не заметили.

Безразличие, с каким встретили его третий роман, «Тетушкина история» (1948), поверг Уайта в уныние, и он на долгие годы забросил сочинительство. Затем, после чего-то похожего на мистическое озарение, он принялся трудиться над «Древом человеческим»[249]

(1955).

Благосклонность к австралийскому пейзажу, которую он в себе заново открыл, на австралийское общество не распространялась. Его обескураживало общественное давление, принуждавшее не выделяться, дух ханжества, выраженный в жесткой цензуре и неукротимости полиции нравов, всепоглощающее стремление к наживе у среднего класса. Роман «Едущие в колеснице» (1961), в котором небольшая компания художников и визионеров терпит зашоренность и ксенофобию городских предместий, выразил в экстремальном виде отчуждение Уайта от общественного мира.

Одиночество и страдания художника, презираемого, преследуемого или порицаемого за то, что он говорит правду, какую большинство не способно вынести, – постоянная тема в работах Уайта. «Фосс» (1957) – по этому роману Уайта знают лучше всего – воплощает романтический миф, согласно которому Уайт жил, этот миф питал в нем силы. Иоганн Ульрих Фосс, исследователь по призванию, отправляется в суровые глубины австралийского континента; страдая и умирая там, Фосс обретает визионерское прозрение в таинства не только земли, но и всего человеческого бытия, а также человеческого сердца.

Едва ли приходилось ожидать, что творец, считавший себя обреченным на уединенную возвышенную судьбу, будет принят в объятия Австралии, гордящейся своим эгалитарным этосом. Достижения Уайта у него на родине признаны не были, как не были признаны и в Британии, где сложная музыка его прозы и мистический флер его мысли оказались чуждыми скромному домашнему реализму послевоенной британской прозы. В Соединенных Штатах же «Древо человеческое», «Фосс» и «Едущие в колеснице» закрепили за ним репутацию Уильяма Фолкнера-антипода.