Толстовский дом

Смирнов объяснил – он хочет для нее всего самого лучшего, сделать ее жизнь прекрасной, она будет работать за границей, в посольстве, он хочет для нее самого лучшего…

– Юбка здесь при чем? – досадливо фыркнула Алена, отодвинувшись от отца.

– При том. Там иностранцы! Всякие! Я этих людей не знаю! Черт знает что может быть! Нет! Нельзя! – заорал Андрей Петрович.

Алена почувствовала, как внутри поднимается знакомый жар. Это случалось с ней после пожара, началось почему-то не сразу, а через некоторое время: вдруг жар, языки пламени перед глазами, страх, что потеряет сознание. Ей всегда удавалось поймать момент, когда страх грозил перейти в панику; чтобы не дать себе испугаться до конца, начинала глубоко ритмично дышать, но сейчас она подумала – вот возьму и специально упаду в обморок!

…И все это – с утра. У Смирнова в этот день были назначены два совещания, одно в райкоме, другое выездное, на заводе, и еще, если получится, ОБХСС.

Весь этот цирк прервала невозмутимая Ольга Алексеевна – посреди Алениных воплей применила к ней высшую степень устрашения: взяла Андрея Петровича за руку и принялась считать пульс, а посчитав, демонстративно принесла валидол.

Алена вышла из дома вместе с отцом в темной юбке скромной длины, тонких темных колготках, под курткой белая нарядная блузка с жабо, на шее розовый шелковый шарфик, как пионерский галстук, – Смирнов все же добился максимальной ее пионеризации и в пылу победы даже заставил смыть косметику. Андрей Петрович уселся в поджидавшую его «Волгу», а Алена, сквозь зубы улыбнувшись отцу на прощание, вместо того чтобы повернуть направо и выйти из двора, повернула налево – в соседний подъезд, к Тане. Алена была уверена, что Танины интеллигентные родители не лазают по чужим сумкам, – насколько она вообще могла быть уверена в людях. А вот в интеллигентности своего отца она совсем не могла быть уверена – пусик мог, не стесняясь, мимоходом засунуть лапу в ее сумку, вытянуть оттуда что-нибудь и добродушно удивиться: чего это ты недовольна, чего такого я сделал?..

«Черт бы его взял!» – думала об отце Алена, и это была не фигура речи, она мечтала, чтобы отец хоть на время, лучше подольше, куда-нибудь делся, улетучился, испарился, исчез. Требует беспрекословного подчинения, а если нет – шантаж, якобы ему плохо с сердцем. Душит ее любовью до полного спазма. Он ей со своей любовью – надоел!

Вот так, с подвыванием, – надое-ел!

Это было как в цирке, когда фокусник в черном балахоне заходит за ширму и через несколько секунд появляется в обличии, к примеру, клоуна, и зрители присматриваются – он, не он?.. В Танин подъезд вбежала одна Алена, скромно-нарядная, как пионерка, а вышла другая Алена – в стиле Мерилин Монро. Вызывающе красные пухлые губы, огромные, как у куклы, голубые глаза с черными ресницами, наивный хвостик с выбивающимися золотистыми прядями – фирменный Аленин эффект, как будто она только что встала с постели, вылитая Мерилин Монро. В моде был яркий, почти сценический макияж, и от природы яркая Алена была накрашена на тонкий вкус чересчур многоцветно, но даже глупые, по моде, синие веки странным образом не портили ее свежести, она была невероятно, ярко красива, и первый же прохожий, взглянув на нее, вдохнул и не мог выдохнуть. Таня в школьном платье, украшенная только собственной естественностью (так ей мама говорила: естественность – лучшее украшение девушки), рядом с ней была как естественный чертополох рядом с цветущим пионом.

А пионерский наряд превратился в наряд сексбомбы – под курткой та же белая блузка с жабо, но заправлена под широкий ремень, так что тонкая талия кажется тоньше, пышная грудь пышнее, и, в сущности, неважно, во что Алена была одета, – у нее были ноги, невозможно красивые длинные ноги в черных кружевных колготках. Кружева струились до подола крошечной юбочки, юбочка была Танина, обычная, никакая, но – хитрость! Таня была на полголовы ниже Алены, и юбка ее для Алены была юбочка. Видел бы Андрей Петрович свою дочь в черных кружевах, струящихся по самое здрасьте… Кружевные колготки хранились на всякий случай в тайной сумочке.

В тайной сумочке Алены: упаковка «Гематогена», три конфеты «Мишка на Севере», помада, шарфики, презервативы в запечатанном бумажном пакетике с надписью «Изделие № 2», два заклеенных конверта, на одном печатными буквами написано «Англия, Лондон, радиостанция Би-би-си», на другом «Швейцария, Женева, Комиссия по правам человека». И кто же обладательница этой сумочки – шарфиковая маньячка, малокровная сладкоежка-проститутка-правозащитница?