Толстовский дом

Помощник задавал вопросы, быстро-быстро, как будто бил по щекам – по левой, по правой, по левой, по правой! Все профессиональное, преподавательское в Ольге Алексеевне неприятно заерзало, возмутилось, – факты подавались агрессивно и нелогично, она никогда не спрашивает студентов так пристрастно. Ольга Алексеевна подумала: непременно скажет мужу, что его помощник некомпетентен. Она бесшумно приоткрыла дверь, посмотрела в щелку: человек лет шестидесяти, седой, полный, переминаясь, стоит навытяжку напротив стола, как мальчишка. Андрей Петрович молчал, лица его она не видела. И вот – он заговорил. Смирнов говорил негромко, страшно – «тебе не место в партии», «преступление», «саботаж», слова падали, как камни, – «снять с работы», «выгнать из партии». Ольга Алексеевна задохнулась от страха – испугалась собственного мужа. Отошла от двери, присела на диван, открыла «Вопросы философии», принялась просматривать первую статью, изо всех сил стараясь вчитаться, понять ускользающий смысл, и уже почти вчиталась и вдруг услышала странные звуки – торопливые шаги, стук, как будто что-то поставили на пол, – какая-то суета.

Оказалось, в кабинете врачи. «Скорая помощь».

Вместо театра поссорились так, что хоть разводись. Ольга Алексеевна впервые в жизни кричала на мужа. Кричала:

– Эта проработка – подлость! Подлость, когда задают вопросы, но не ждут ответа!

Андрей Петрович все мрачнел и мрачнел и наконец резко взял ее за плечи и потряс. Он никогда не дотрагивался до нее иначе, чем с лаской, но и это не привело ее в чувство.

– Ты не дал ему сказать ни слова! Ты вызвал его на ковер не для того, чтобы проникнуть в суть дела, а чтобы от него и мокрого места не осталось! – Ольга Алексеевна вдруг остановилась: мысль, которая пришла ей в голову, была такой страшной, что она замерла в крике, как резко завернутый кран, и прошептала: – Андрюша! У тебя ведь уже было решение – строгий выговор… У тебя решение уже было принято и приготовлено!.. Тогда… зачем ты его пугал?.. Он же стоял перед тобой и дрожал, думал, что его из партии выгонят… А если бы он умер там, у тебя в кабинете?.. Кто он, этот человек?

– Какая разница?.. Ну, директор завода.

– Получается, ты специально… Ты специально его унижал. Ты довел его до сердечного приступа… А если бы тебя в обкоме – так?..

– А меня – так. У нас так. Или ты имеешь, или тебя. Если ты подставился, пока не поимеют – не отпустят. Унизят, растопчут… Ты что, думаешь, я один – зверь такой?

– Прости, Андрюша, прости. – Ольга Алексеевна все пыталась объяснить, доказать. – Допустим, это общепринятый партийный стиль. Но, Андрюшонок, это же неправильно! Вы со ступеньки на ступеньку передаете друг другу страх, от этого страдает дело… А как же Ленин, ленинские принципы?.. Ленин никогда не повышал голос, он не смог бы обидеть соратника, унизить!.. Помнишь, как Ленин писал в своем знаменитом письме о грубости Сталина?..

Андрей Петрович не помнил.

– Отстань со своим Лениным. Где Ленин, а где мы.

Она даже не обратила внимания на его мат – в их совместном мире были слова грубые, «деревенские», которые мягко не одобрялись, а были совершенно нелегитимные, которые он не позволял себе в ее присутствии. Но то, что он сказал о Ленине «твой Ленин», так, будто для него самого Ленин не святыня, – отрезвило ее окончательно.

Поссорились-помирились, больше никогда о партийном стиле не говорили, как вообще ни о чем таком не говорили. Ольга Алексеевна – вот какая трепетная, одно нетактичное слово, и все, – больше никогда не говорила с мужем о Ленине.

Она не спросила, что с тем директором завода, жив ли, умер. Позвонила в Свердловскую больницу для номенклатуры и узнала, что умер в машине «скорой помощи». Ее муж виновен в смерти человека – шестидесятилетнего, седого, полного, у него была жена… О господи, жена, и дети, и внуки… Господи, ее Андрюша!..

Ольга Алексеевна никогда не задумывалась о том, изменился ли ее муж с молодости, как изменился, почему изменился. Это были глупые, нелепые, ни о чем и ни к чему мысли, а она была совершенно не склонна к бесплодным размышлениям. Если Ольга Алексеевна и замечала какие-то в нем изменения, то только физические, пришедшие со временем. И все, лысина, живот, горький утренний запах изо рта, тяжелый запах пота, – он возвращался домой после рабочего дня, проведенного в кабинете, в машине с водителем, в президиумах, как будто поле пахал, – все было ей мило, все эти возрастные изменения отчего-то не уменьшали, а усиливали ее физическую тягу к нему. Но, услышав «умер в машине “скорой помощи”» и почему-то так и не положив на рычаг трубку, она вслух сказала: «Но ведь Андрюша раньше был такой смешной, милый!..»